Эрно Анни - Стыд
Анни ЭРНО
СТЫД
Филиппу В.
Язык - не истина. Это всего лишь наш способ существования во вселенной.
Поль Остер "Изобретение одиночества"
В июньское воскресенье, сразу после полудня, мой отец хотел убить мою мать
Как всегда, собираясь к обедне, я вышла из дома на четверть часа раньше. По
дороге домой я должна была зайти за пирожными к кондитеру в коммерческий
центр, занимавший несколько зданий, которые слегка подремонтировали после
войны в ожидании полной реконструкции Дома я сняла воскресное платье, слегка
ополоснулась и переоделась во все домашнее. Клиенты разошлись, витрины
бакалейной лавки прикрыты ставнями, и наша семья уселась за стол радио,
конечно, включено, потому что в это время идет юмористическая передача "Суд" с
Ином Деньо в роли электромонтера, которого за какие-то смехотворные проступки
судья дрожащим голосом без конца приговаривает к таким же смехотворным
наказаниям. Мать - явно не в духе. Едва усевшись за стол, она начала
препираться с отцом и никак не могла успокоиться. Уже убрав посуду со стола и
вытерев клеенку, она продолжала его за что-то попрекать, снуя по крошечной
кухне, занимавшей угол между кафе, бакалейной лавкой и лестницей, ведущей
наверх. Так бывало всякий раз, когда она сердилась. Отец молча сидел за
столом, отвернувшись к окну Вдруг он начал тяжело дышать, и его затрясло.
Вскочив с места, он схватил мать и поволок ее в кафе, громко бранясь чужим и
хриплым голосом. Я побежала наверх, бросилась на кровать и зарылась головой в
подушку. Но тут я услышала материнский вопль: "Дочка!" Голос матери доносился
из погреба, рядом с кафе. Я скатилась вниз по лестнице, истошно крича:
"Помогите!" В подземных сумерках я увидела, что отец крепко держит мать -
не то за плечи, не то за шею. А в другой руке у него огромный секач для
обрубания веток - отец вырвал его из колоды, в которую тот был всажен. Еще
помню только крики и рыдания. Затем мы все трое - уже на кухне. Отец сидит
возле окна, мать стоит у плиты, а я примостилась на нижней ступеньке лестницы.
Я плачу и никак не могу остановиться. Отец еще не пришел в себя, руки у него
дрожат и голос по-прежнему чужой. И он все повторяет: "Ну, что ты плачешь, я
же тебе ничего не сделал". Помню, как я отвечаю ему: "Я из-за тебя свихнусь на
всю жизнь". А мать говорит: "Ну, все, все." Позже мы втроем едем прогуляться
за город на велосипедах. Когда мы возвращаемся вечером домой, родители, как
обычно по воскресеньям, снова открывают кафе. И никто из нас больше никогда не
заговаривал об этом случае.
Это произошло 15 июня 52-го года. Первая дата, которую я в детстве четко
запомнила. До этого дни и числа, записанные на школьной доске и в моих
тетрадях, сменяли друг друга, ничем не выделяясь из общей череды.
Позже некоторым из моих любовников я говорила: "Знаешь, когда мне было
двенадцать лет, мой отец хотел убить мою мать". Эта жажда открыться означала,
что я очень любила этих мужчин. Но стоило мне поделиться с ними моей тайной,
все они тут же замолкали. Я видела, что совершила ошибку ни один из них не был
готов к подобному признанию.
Эту сцену я описываю впервые в жизни. До сегодняшнего дня мне казалось,
что я никогда не смогу это сделать, даже в личном дневнике. Точно из страха
нарушить какой-то запрет и навлечь на себя неминуемую кару. Быть может -
навсегда утратить способность писать. Какое облегчение! Я вижу, что ничего
ужасного не произошло и я пишу как ни в чем не бывало. И теперь, когда я
рассказала эту историю на бумаге, я уже не
