Эффинджер Джордж - Среда, 15 Ноября 1967 Года
Джордж Эффинджер
Среда, 15 ноября 1967 года
Из лета в зиму -
Мост красно-желтых листьев.
Любовь переходит в любовь.
Джо Алек Эффинджер, 15.11.67 г.
Среда, 15 ноября 1967 г.
Что же я сделаю с этим дневником? То есть, я хочу сказать, что вы, мои
дорогие жужжащие насекомообразные читатели, уже точно знаете, что я с ним
сделаю; но решать-то этот вопрос придется мне самому. Я спрячу эти заметки
под склизким камнем, я запечатаю их в бутылку и брошу в гниющее море. Я
буду таскать их с собой и, потихонечку сходя с ума, буду вгрызаться в
толстый картон переплета окровавленными зубами, а когда, наконец, я упаду
и больше не встану, дневник ляжет рядом со мной. Вы найдете его в
позеленевших останках моей руки, когда мой, уже почти разложившийся труп
будет извлечен на поверхность как памятник прошлым эпохам.
Сегодня 15 ноября 1967 года, и я вас предупреждаю, что все так и
останется до самого конца. То, о чем говорится в начале страницы. Это
единственная страница с датой, других дат нет и не будет, так что,
надеюсь, вы ничего не имеете против. Вы когда-нибудь слышали о шестьдесят
седьмом годе? Слышите ли вы в этой дате всеобщую радость победившего
класса? Класса насекомых?
А может, я слишком оптимистичен, может, вы обнаружите этот дневник
сразу, через пятнадцать минут после того, как я сниму противогаз. В таком
случае, где же были вы в среду, 15 ноября 1967 года?
Мы переживаем экологическую катастрофу. В 1967 году почти все знали,
что слово "экология" стало чаще других встречаться на страницах газет.
Наиболее просвещенные считали, что оно имеет какое-то отношение к науке о
словообразовании.
Так вот, катастрофа...
Думаю, не стоит мне здесь распространяться о самой катастрофе; я
уверен, что вы там, в далеком будущем и без того прищелкиваете своими
жвалами от удовольствия, восхищаясь тем, как быстро и искусно мы сами все
провернули. Об этой нашей ловкости говорилось не раз, и даже сейчас я не
могу не восхищаться ею.
Итак, чтобы эти заметки остались вам в назидание и при чтении доставили
максимум удовольствия, мне необходимо решить сегодня, как я с ними
поступлю.
Наш первенец родился 15 ноября 1967 года. Я стоял и смотрел на брови
моей жены, дрожавшие над маской противогаза, на ее лоб, весь собиравшийся
в морщины, когда она напрягалась. Я, конечно, ничем помочь не мог. Таким я
был, таким и остался. Но мы вызвали доктора, чему я очень рад. Он показал
мне сына и, насколько помню, я тогда улыбнулся под респиратором. Кажется,
Джорджи кричал: они все это делают. Без этого нельзя. Я никогда
по-настоящему не любил младенцев; от их криков всегда становится неуютно.
А Дая всегда мне говорила, что младенцы только для этого и существуют. Я
любил ее...
Как бы то ни было, я тогда подумал, что моему сыну, наверное, очень
больно. Слезы, катившиеся градом по щекам, выжигали на его лице глубокие
борозды - не удивительно, ведь воздух был перенасыщен парами хлороводорода
и двуокиси серы. И, естественно, к тому времени противогазов уже не
делали, так что мы не смогли ничего достать для Джорджи. Примерно через
час он умер. Я сжал руку Дай.
Я брожу по нашей несчастной, разоренной планете, брожу и каждый раз
поражаюсь. Какая дьявольская красота заключена в этой покрытой ржавой
пылью земле, в этом болезненном серо-желтом небе - ставшем стенкой
материнской утробы нашего ночного рая. Все это зачаровывает и выглядит до
тошноты успокаивающе, как успокаивали нас раньше сирены скорой помощи.
Помню, я хотел быть поэтом. Чтобы н
