Эллисон Харлан - Шаги
Харлан ЭЛЛИСОН
ШАГИ
Тьма для нее не сгустится над Городом Света. Для нее ночное время -
время жизни, время, полное света более яркого, чем вся неоновая мишура
Елисейских полей.
Ночь не опускалась ни на Лондон, ни на Бухарест, ни на Стокгольм, ни
на один из пятнадцати городов, где она проводила свои каникулы. Гастротур
по столицам Европы.
Ночь для нее наступила в Лос-Анджелесе. Головокружение, постоянная
настороженность, боль и голод, неутолимый страшный голод, неослабевающая
боль. Лос-Анджелес становился опасен. Слишком опасен для одной из детей
ночи.
Но Лос-Анджелес был позади - вместе со всей газетной шумихой о
БЕЗУМНОЙ БОЙНЕ, о ПОТРОШИТЕЛЕ, об УЖАСНЫХ СМЕРТЯХ. Все позади... Как и
Лондон, Бухарест, Стокгольм и еще добрая дюжина ее угодий. Пятнадцать
чудных банкетных залов.
Теперь она была в Париже - впервые в жизни! - а впереди ждала ночь,
залитая светом, манящая...
В "Отель де Сен Пер" она всласть понежилась в ванне, по привычке
оттягивая миг, когда пора будет отужинать, пора насытить свою страсть.
Она немало изумилась, обнаружив, что мочалки во французских отелях не
предусмотрены. Сначала она решила, что мочалку забыла принести горничная, и
позвонила дежурному администратору. Девушка, снявшая трубку, даже не сразу
поняла, о чем речь. Дежурная была явно не сильна в английском, ну а
французский так и оставался темным лесом для Клэр. Она владела говором
Лос-Анджелеса - а что от него толку в Париже? По счастью, языки не были для
Клэр помехой, когда она заказывала блюда. Вот уж что не проблема.
Перекурлыкивались они минут десять, и дежурная наконец поняла, что у
нее просят мочалку.
- A! Oui, mademoiselle, - сказала она, - Ie gant de toilette!
Клэр это каким-то чудом поняла.
- Да, именно... oui, ox... gant, как там его... oui.., мочалка!
Еще минут через десять она выяснила, что французы считают предмет,
которым намыливаются, столь интимным, что в номерах Отелей его не оставляют
и вообще берут в путешествия свои собственные gants de toilette.
Ее это позабавило. И даже понравилось. Эдакое проявление совсем иного
жизненного уклада - и оно сулило новые ощущения, новые восторги, а может
быть, и новые высоты в любви. Она предвкушала целое пиршество экстаза... В
ночи. В ярком свете тьмы.
Она долго не вылезала из ванны, ополаскивая свои длинные белокурые
волосы под струями воды из гибкого душа. Горячая вода каскадом стекала по
телу, обволакивая ее, скользя меж бедер, снимая напряжение после перелета
из Цюриха, смывая вялость, овладевшую ею еще в Лондоне. Она вытянулась в
ванне, целиком погружаясь в воду. Возрождение. Возвращение юности. И она
была зверски голодна. Но Париж славился своими кушаньями на весь мир. Она
устроилась за наружным столиком в Ле де Маго, кафе на бульваре Сен-Жермен,
где в сороковые - пятидесятые годы сиживали Борис Виан, и Сартр, и Симона
де Бовуар, думали себе свои думы и время от времени записывали фразы,
пронизанные осознанием одиночества бытия. Они сидели, потягивая свои
аперитивы, свои "перно", и их преисполняло чувство единства человека и
вселенной. Клэр сидела и думала о своем неодолимом единстве с отдельными
представителями человечества. А до вселенной ей не было никакого дела. Дети
ночи рождались с одиночеством в крови, оно переполняло их вены. Для нее
идея экзистенциального одиночества была не абстрактной теорией, а образом
жизни - с первого момента осмысления таковой.
Она всегда тщательно продумывала свою одежду. Сегодня - очередь платья
небесно-голубого шел
