Эллисон Харлан - Пыльные Глаза
ХАРЛАН ЭЛЛИСОН
ПЫЛЬНЫЕ ГЛАЗА
перевод В. Альтштейнера
Их брак был неизбежен. Она - с бородавкой на правой щеке, он - слепой
к свету. И терпеть-то их не было причин на Топазе; в городе, посвященном
красоте, несовершенство невыносимо. Но они жили, избегаемые всеми, и
сошлись. Так и должно было случиться. Красота к красоте, уродство к
уродству. Пария к парии.
Так поженились они и жили, и вскоре она зачала.
Начинался кошмар.
На пять тысяч футов вздымался в жемчужное небо город Света на планете
Топаз. Башни его сияли огнем, заключенным в камне. Пастельные тона -
розовые и голубые и нежно-зеленые - сплетались в один чарующий водоворот.
Трех размеров были башни. Потрясающие великаны возносились на пять тысяч
футов - с точностью до дюйма, - башни средние стояли как дорожные столбы
высотой тринадцать сотен футов, а между ними - башни-крошки стофутового
роста, хрупкие и дерзкие, как подростки.
Блестя и сверкая, взмывая и падая и снова взмывая, перекидывались с
башни на башню дорожки и мостики, инженерные чудеса. С уровня на уровень
скользили прозрачные пандусы и разделители, придавая городу облик
сказочного царства, отрешенного от мирского уродства, купающегося в
собственной красоте.
И люди.
Мужчины, женщины, дети - ноты в великой симфонии совершенства.
Простота и роскошь сливались в городе так полно, что не оставалось места ни
грубости, ни вульгарности. Лица не были пусты, или жестоки, или вялы.
Красота таилась в глазах, и в ясности черт, и в ритме шагов.
Никакого уродства не было на Топазе. В городе Света - ничего, кроме
лишь блистательного парада совершенства и изящества. Ни расового маразма,
ни нирваны, ни скуки. Культура сложная, полная жизни и богатая идеями, но
она посвятила себя красоте жизни и отражению той красоты во всем
материальном мире.
Слепой и жена его, женщина с бородавкой, обитали на маленьком участке
за городом, где крестьяне возделывали свои симметричные поля орудиями,
приятными глазу и удобными в труде.
Они жили в междуярусном доме со всеми современными роботоудобствами.
Свет загорался и гас по мановению руки, по нажатию кнопки стены излучали
тепло, пищу готовили великолепные в своей изощренности робоповара,
чистильщики выныривали из стенных ниш за каждой соринкой; и было там
хорошо.
В подвале, где гнездились сервомеханизмы, где располагался нервный
центр дома, слепой и женщина с бородавкой соорудили еще одну комнату,
лишенную света. В той комнате мягкие стены глушили звук, защищая ее
обитателя от внешних воздействий. В ту комнату не проникал свет, и постель
была как палитра пуха.
Там жил Человек.
Человек, ибо другого имени он не имел. В отличие от слепого, коего
звали Брумал, или женщины с бородавкой - Ордак. Те обладали именами, ибо
иной раз приходилось им путешествовать по Топазу, иметь дело с другими
людьми. Человек же не выходил никуда. Он никогда не видел света и не бродил
по земле; комната была его домом, и родители его сделали все, чтобы он
никогда не вышел оттуда.
В машинном погребе межуровня за городом Света сидел в бесстрастном
молчании Человек, руки сложены на чреслах, ноги подвернуты, отдыхая.
Пыльные глаза обращены на движущиеся нецвета.
Ибо Человека не вынесли бы на Топазе. В мире красоты безбрежной
безобразие знакомо, но презираемо. Брумал и Ордак были уродами - бородавка,
слепота, - но они долго жили в обществе, и у них хватало ума держаться
подальше от людей. Потомок их - дело иное.
Ибо кто потерпит глаза из пыли?
Брумал отпер дверь и вошел.
- Отец.
