Библиотека в кармане -зарубежные авторы

         

Шкворецкой Йозеф - Бас-Саксофон


Йозеф Шкворецкий
Бас-саксофон
Медово-кровавый закат. Не зависимый от исторической ситуации народа и
города, говорящих со мной, восемнадцатилетним, в затишье того уголка Европы,
где смерть все же была милосерднее, скромнее. Я стою перед фасадом отеля,
построенного в конце столетия, когда упорно стремились создать нечто
совершенно новое, чему не смогли дать свое лицо, а придали выражение
какой-то беспомощности; но все же здание красиво, потому что было не
подражанием Богу, а образом человека; я стою перед этим фасадом с
зеленоватой мозаикой вокруг огромных витрин кафе, с наклеенными на стекла
цветами, перед фасадом, с которого медовой лужей стекают сумерки.
Сначала я даже не понял, что это такое. Но когда старик в поношенном
костюме из какой-то мешковины древесного происхождения (шла война) выложил
эту вещь из небольшого серого автофургона на тротуар, когда он ее поднял, и
лопнул запор, и большой черный футляр раскрылся раньше, чем его подняли на
приличную высоту, в двух-трех сантиметрах от земли, то есть всего лишь
приоткрылся, -- свет медового солнца (оно стояло над круглой башней старого
замка, горело в широких окнах квадратной башни нового замка миллионера
Доманина, в дочь которого я был влюблен, ибо жила она в той башне, откуда на
все четыре стороны через четыре аквариума по ночам струился свет
алебастровой лампы, и была болезненно бледна в мире фиолетовых рыб, -- тоже
лишь иллюзия, лишь сон, лишь ностальгический сон патологического детства) --
свет медового солнца блеснул на невероятно огромном корпусе бас-саксофона,
размером, пожалуй, с лохань для стирки.
Я и не подозревал, что такие вещи могут существовать на самом деле.
Остались о них только воспоминания из тех времен, когда жили еще поэтисты и
приверженцы дада; может быть, когда-то, на заре республики, сделал кто-то
такую вот музыкальную штуковину, рекламное пособие, слишком дорогое, а потом
отложил и забыл в каком-нибудь складском помещении. Потом уже таких не
делали; то было только мечтой, теоретическим расчетом, воплощенном в те
пестрые двадцатые годы; у нас же имелись только альты и теноры. В
Рогельнице, высоко в горах, жил, правда, некий Сыроватка, сын деревенского
кантора и капельмейстера, -- у него был легендарный баритон; он играл с
сельскими оркестрами на альте со сладковатым, колеблющимся тоном; играл, не
свингуя, был настоящим "соколом". Но ему принадлежал старый баритон,
покрытый медной зеленью и уже слегка помятый, он был спрятан в горах, на
чердаке деревянной халупы; сквозь щели проникал к нему жар рубинового
солнца; над черной полоской леса до сих пор выглядывает ядовитая бирюза, а в
ней плавает этот кровавый глаз, красноватая олива в зеленоватом вине; вечер
в горах -- его помнят третичный период и доисторические девственные леса; и
через щели в дощатой крыше предвечерний свет падает на мглистую,
матово-серебристую поверхность корпуса величиной с мастодонта... В сороковом
году, когда невероятное стало возможным (у нас было шесть медных
инструментов, настоящий биг-бэнд -- басы, бубны, гитара, пиано), Сыроватка
спустился с гор, и саксофонов стало пять; садился он на самом краю первого
ряда, в пиджаке из сыпковины, плечи -- как фасад угловатого буфета; он не
свинговал, но мифический инструмент матово блестел в свете рампы, а над ним
пели мы четверо, с особой радостью от того, что под нашими скользящими
аккордами он -- с нами, хотя ходил он своими собственными горными тропами.
Но эта вещь оказалась еще более таинственно





Содержание раздела