Честертон Гилберт Кийт - Происшествие В Боэн Биконе
Гилберт Кит Честертон
Происшествие в Боэн Биконе
Деревенька Боэн Бикон пристроилась на крутом откосе, и высокий
церковный шпиль торчал, как верхушка скалы. У самой церкви стояла кузница,
где все полыхало и лязгало; а напротив, у скрещения булыжных улочек,
действовал один на всю деревню кабак "Синий боров". На этом-то перекрестке
в свинцово-серебряный рассветный час встретились два брата: один восстал
ото сна, а другой еще не ложился.
Преподобный и досточтимый Уилфрид Боэн был человек набожный и шел
предаться молитве и созерцанию. Его старшему брату, достопочтенному
полковнику Норману Боэну, было не до набожности: он сидел в смокинге на
лавочке возле "Синего борова" и выпивал не то напоследок, не то для начала
- это уж как на чей философский взгляд. Сам полковник в такие тонкости не
вдавался.
Боэны были настоящие, древние аристократы крови, и предки их и вправду
воевали в Палестине. Только не нужно думать, что рыцарями рождаются.
Рыцарство - удел бедняков. Знати благородные заветы нипочем, их дело -
мода. Боэны были элегантными бандитами при королеве Анне и жеманными
вертопрахами при королеве Виктории. Словом, они, по примеру других знатных
родов, за последние два столетия стали порослью пропойц и щеголеватых
ублюдков, а был такой шепоток, что и вовсе посвихивались. И то сказать,
полковник был сластолюбив не по-людски, а скорее по-волчьи: он без устали
рыскал по ночам, одержимый какой-то гнусной бессонницей. У этого крупного,
породистого пожилого животного были светло-желтые волосы, не тронутые
сединой. Его бы назвать белокурым, с львиной осанкой; только синие глаза
его запали так глубоко, что стали черными щелками. К тому же они были
чересчур близко поставлены. Его висячие желтые усы были очерчены косыми
складками от ноздрей к подбородку: ухмылка словно врезана в лицо. Поверх
смокинга он натянул светлое халатообразное пальто, а странную широкополую
шляпу ярко-зеленого цвета и какого-то восточного вида сбил на затылок. Он
явно красовался своим нелепым нарядом; он ведь был ему вполне к лицу.
Его преподобный брат тоже имел аристократическую осанку и желтые
волосы, но одет был в черное, застегнут наглухо и свежевыбрит: в чертах
его сказывались ум и нервность. Он словно бы только и жил, что своей
религией; но говорили о нем (особенно сектант-кузнец), что не бог ему
нужен, а старинная архитектура, потому-то он, мол, и бродит по церкви
призраком, что церковь ему - все равно что брату вино и женщины, та же
заразная прелесть, только что изысканная, а в общем, одно и то же. Мало ли
что говорили, но набожность его все-таки была неподдельная. Надо думать,
что людям попросту невдомек была его тяга к уединению и молитве, странно
было вечно видеть его на коленях - и не то что пред алтарем, а где-нибудь
на хорах, галереях или вовсе на колокольне. Он как раз и шел в храм задним
двором кузницы, но остановился и нахмурился, увидев, куда исподлобья
поглядывает брат. Не на церковь, конечно, - это и думать было нечего.
Стало быть, на кузницу, и хотя кузнец со своей особой религиозностью был
не из его паствы, все же Уилфрид Боэн слышал про его красавицу жену много
разных историй и не мог пройти мимо. Он посмотрел, нет ли кого за сараем,
а полковник встал и рассмеялся.
- Доброе утро, Уилфрид, - сказал он. - Народ мой спит, а я, видишь, на
ногах.
Вот кузнеца хочу навестить.
Уилфрид опустил взгляд и сказал:
- Кузнеца нет. Он ушел в Гринфорд.
- Знаю, - беззвучно хохотнул полковник. - Визит ко времени.
- Норман
