Цвейг Стефан - Принуждение
Стефан Цвейг
Принуждение
Перевод П. С. Бернштейн
Пьеру Жуву
с братскою дружбой
Погруженная в крепкий сон, жена дышала ровно и отчетливо. Казалось,
легкая улыбка или слово вот-вот слетят с ее полуоткрытых уст. Спокойно
вздымалась под покрывалом молодая полная грудь. В окна пробивалась заря. Но
скуден был свет зимнего утра. Полумрак неустойчиво витал над сонными
предметами, обволакивая их очертания.
Фердинанд тихо поднялся; зачем - он сам не знал. Это теперь с ним часто
случалось: бросая работу, он вдруг хватал шляпу и поспешно уходил из дому, в
поля, бежал все быстрее и быстрее, пока где-нибудь в незнакомом месте не
останавливался, усталый, с дрожащими коленями и бешено прыгающим в висках
пульсом. Или среди оживленного разговора внезапно умолкал,- не понимая
смысла слов, не отвечая на вопросы,- с трудом сбрасывал с себя оцепенение.
Или вечером, раздеваясь, забывался и сидел на краю постели, с крепко зажатым
в руке ботинком, пока оклик жены или шум упавшего ботинка не заставляли его
очнуться.
Его охватила дрожь, когда из овеянной теплом комнаты он вышел на
балкон. Невольно он прижал локти к телу. Расстилавшийся внизу широкий пейзаж
был еще окутан туманом. Цюрихское озеро, представлявшееся обычно - из его
стоявшего на возвышенности домика - сверкающим зеркалом, отражавшим каждое
скользящее по небу облачко, было покрыто еще густой молочной пеной. Куда ни
падал взор, к чему ни прикасались руки,- все было сыро, мрачно, скользко,
серо; вода капала с деревьев, и влага сочилась по сваям. Пробуждавшийся мир
походил на человека, только-что спасшегося из воды и отряхивающего ее
брызги. Человеческие голоса доносились сквозь густой туман сдавленно и
глухо, как предсмертный хрип утопающего; изредка слышались удары молота и
далекий благовест, но чистый обычно звук был неясен и ржав. Мрак и сырость
повисли между ним и миром.
Его знобило. Но он продолжал стоять, глубже засунув руки в карманы,
ожидая, пока прояснится горизонт. Словно занавес из серой бумаги медленно,
снизу, стал сворачиваться туман. Его охватило невыразимое желание снова
увидеть любимый ландшафт, недвижно расстилавшийся внизу и подернутый сейчас
утренней дымкой. Чистые очертания пейзажа сиянием своим всегда умиротворяли
его душу. Как часто радостная даль горизонта успокаивала его тревогу; домики
на том берегу, приветливо лепившиеся один к другому, пароход, грациозно
прорезающий голубые волны, чайки, весело перелетающие с берега на берег,
дым, серебристыми спиралями подымающийся из красной трубы навстречу
полуденному звону, - все так уверенно повторяло ему: "мир! мир!", что, как
ни реально было безумие вселенной, он верил прекрасным этим знамениям и
минутами забывал о своей настоящей родине, любуясь этой - вновь обретенной.
Месяцы протекли с тех пор, как бежал он от современности и людей, из
воюющей страны, сюда, в Швейцарию; он чувствовал, как его истерзанная,
израненная, подавленная болью и ужасом душа находит здесь успокоение и
исцеление; чувствовал, как манит к себе ласковый ландшафт, как его чистые
линии и краски зовут его, художника, к работе. Поэтому, когда пейзаж
скрывался от взора, когда, как в этот утренний час, его застилал туман, он
снова ощущал себя чужим и одиноким. Его охватила бесконечная жалость ко всем
заключенным внизу - во мгле, к людям его родины, также потонувшей в туманной
дали, - бесконечная жалость, бесконечная тоска по слиянию с ними и с их
судьбой.
Откуда-то из тумана донеслись в это мартовское утро четыре удар
