Цвейг Стефан - Мендель-Букинист
Стефан Цвейг
Мендель-букинист
Я снова жил в Вене, и однажды вечером, возвращаясь домой
с окраины города, неожиданно попал под проливной дождь, своим
мокрым бичом проворно загнавший людей в подъезды и под навесы;
я и сам бросился отыскивать спасительный кров. К счастью, в
Вене на каждом углу вас поджидает кафе, и я в промокшей шляпе
и насквозь мокром платье вбежал в одно из ближайших. Это
оказалось самое обыкновенное, шаблонное кафе старовенского,
патриархального типа, без оркестра и прочих заимствованных в
Германии модных приманок, которыми щеголяли кафе на главных
улицах; посетителей было много - мелкий люд, поглощавший
больше газет, чем пирожных. Несмотря на табачный дым, который
сизыми спиралями пронизывал и без того удушливый воздух, в
кафе было уютно и чисто благодаря новой плюшевой обивке на
сиденьях и блестящей алюминиевой кассе; второпях я даже не
потрудился взглянуть на вывеску - да и к чему?
Я сел за столик и, быстро согревшись в теплой комнате,
стал нетерпеливо поглядывать на окна, затянутые голубой сеткой
дождя, - скоро ли заблагорассудится несносному ливню
продвинуться на несколько километров дальше.
Итак, я сидел в полной праздности, и мало-помалу мной
овладела та расслабляющая лень, которую, подобно наркозу,
незримо источает каждое истинное венское кафе. Рассеянно
разглядывал я лица посетителей, казавшиеся землистыми в
искусственном свете наполненного табачным дымом помещения,
наблюдал за кассиршей, словно автомат отпускавшей кельнерам
сахар и ложечку к каждой чашке кофе, бессознательно, в
полудремоте, читал скучнейшие плакаты на стенах и почти
наслаждался этим отупением. Но вдруг, по какой-то непонятной
причине, я очнулся; какое-то внутреннее беспокойство заставило
меня насторожиться, словно глухая зубная боль, когда еще не
можешь определить, какой зуб ноет - вверху или внизу, слева
или справа; я только ощущал смутное волнение, род душевной
тревоги. Ибо - сам не зная почему - я внезапно проникся
уверенностью, что не в первый раз очутился в этом кафе: я был
здесь много лет назад и связан какими-то воспоминаниями с эти-
ми стенами, стульями, столами, с этим чуждым мне, прокуренным
помещением.
Однако, чем больше старался я овладеть этим
воспоминанием, тем коварнее оно от меня ускользало; словно
морская звезда, мелькал его неверный свет в самых глубинах
сознания - не выудить и не схватить. Тщетно впивался я
взглядом в каждый предмет обстановки; многое, разумеется, было
мне незнакомо, например, касса с дребезжащим автоматическим
счетчиком, коричневая, под красное дерево, панель вдоль стен -
все это появилось, вероятно, позже. И все-таки, все-таки я был
здесь лет двадцать назад, а то и больше; здесь незримо
присутствовала, притаившись, как гвоздь, вколоченный в дерево,
частица моего собственного, давно изжитого "я". Напряженно
вглядывался я в то, что было вокруг меня, и в то, что было во
мне, но, черт возьми, я не мог уловить этого забытого,
потонувшего во мне самом воспоминания.
Я злился, как злишься каждый раз, когда какая-нибудь
неудача обнаруживает несостоятельность и несовершенство наших
духовных сил. Однако я не терял надежды овладеть все же в
конце концов этим воспоминанием. Я знал, что достаточно
ничтожной зацепки, ибо память моя обладает странным свойством,
одновременно и хорошим и дурным: она упряма и своенравна и
вместе с тем необычайно надежна. Она увлекает на дно важнейшие
события и лица, прочитанное и пережитое и ничего не возвращает
из этой темной пучи
