Фюман Франц - Богемия У Моря
Франц Фюман
Богемия у моря
Ты убежден, что наш корабль
причалил
К Богемии пустынной?
Да, но только,
Боюсь не в добрый час: темнеет
небо,
Грозиг нам буря.
Шекспир, "Зимняя сказка"
Лишь через десять лет после войны мне довелось снова поехать к морю.
Час моего отъезда казался сказочным сном, он запомнился мне на всю жизнь,
как запоминается единственная березка, растущая на выжженной земле. Я
люблю море. Все мы, уроженцы Богемии, этой милой земли, далекой от
побережья, любим море, грозную пустыню волн и туч, мучительной любовью, а
я родом из Богемии и двенадцать лет уже не видел моря. Семилетним
мальчуганом я побывал на берегах Адриатики и с той поры сохранил в памяти
картину безмерной колышущейся голубизны и огромных, сочных, буйно
разросшихся растений, лето перед войной я провел на одном из островов
Северного моря, а потом, уже солдатом, плавал по Эгейскому морю, серому,
ощетинившемуся бурными волнами, и море тогда было лишь пучиной, угрожавшей
нам минами. Затем целых двенадцать лет я видел только сушу: русские
равнины и груды берлинских развалин, потом я начал жизнь заново и вот
теперь, впервые после войны, поехал к морю.
Стоял май, когда я отправился в Ц., рыбацкую деревушку западнее
Ростока, стоял май, было еще прохладно, даже холодно, но мне хотелось
побыть наедине с морем. Я вышел в коридор вагона и стал смотреть в
открытое окно, мне казалось, что сквозь угольную копоть и паровозный дым
до меня уже доносится соленый запах моря. За сосновыми лесами Брандонбурга
вставали холмы, расстилались темно-зеленые луга, прорезанные, словно
жилками, узкими канавами, горизонт был чист и ясен. Чувство безудержной
радости овладело мной: я ехал к морю, впервые после войны я снова ехал к
морю, я смогу пробыть у моря целых две недели, буду бродить по берегу и,
как бы ни было холодно, каждый день буду купаться, строить крепости из
песка и писать стихи, собирать ракушки и янтарь и плыть по течению
времени, как водоросль по морской волне. Работа, с которой пришлось мне
немало повозиться, была, наконец, завершена, мучительно трудная работа о
днях войны, и теперь я хотел целых две недели писать лишь о чем-то
приятном, пусть даже о сущих пустяках. Поезд, весело пофыркивая, мчался
вперед, луга горбились тысячами болотных кочек, дубовые леса возвышались
над поросшими ольшаником лощинами, мелькали луга, окаймленные камышами,
ивы с обрубленными макушками топорщили свои растрепанные ветви, а среди
зарослей тростника, среди лугов и ольшаников блестели четыре озерца,
четыре совершенно круглых озерца, четыре капли серебра на темной зелени.
На лугу лениво паслись коровы, черно-белые, тучные стада терпеливых
животных, а из окна фыркающего поезда вылетел клочок бумажной салфетки и
порхнул к ивам, словно первая чайка.
В Ростоке нам надо было сделать пересадку.
Когда мы проезжали через город, я протиснулся к окну вагона и увидел
краешек моря, мутно-серый, зажатый камнями, на котором покачивалась
рыбачья лодка под серым холщовым парусом, пахло йодом и солью. Потом мы
поехали на запад мимо лугов и высоких лесов, где колыхались волны
папоротника, вое время вдоль моря, только его не было видно, а потом я
пересел на автобус и доехал по дороге, поднимавшейся вдоль гряды дюн, и мы
прибыли в Ц., и я вышел из автобуса и услышал шум моря. Поставив чемоданы
возле автобусной остановки на песок, я взбежал по дощатому настилу на
дюну, и передо мной раскинулось бесконечное, серое, закипавшее под ветром
море...
Открытое море, вот
