Франс Анатоль - Новеллы
Анатоль Франс
Новеллы
Дочь Лилит
Посвящается Жану Псикари
Я выехал из Парижа вечером и провел в вагоне долгую и безмолвную
снежную ночь. Прождав шесть томительно скучных часов на станции ***, я
только после полудня нашел крестьянскую одноколку, чтоб добраться до
Артига. По обеим сторонам дороги, то опускаясь, то поднимаясь, тянулась
холмистая равнина; я видел ее прежде при ярком солнце цветущей и радостной,
теперь же ее покрывал плотной пеленой снег, а на нем чернели скрюченные
виноградные лозы. Мой возница лениво понукал свою старую лошаденку, и мы
ехали погруженные в бесконечную тишину, прерываемую время от времени
жалобным криком птицы. В смертельной тоске я шептал про себя молитву:
"Господи, господи милосердный, помилуй и сохрани меня от отчаяния и не дай
мне, после стольких прегрешений, впасть в тот единственный грех, который ты
не прощаешь". И вот я увидел на горизонте заходящее солнце, красный дрек
без лучей, словно окровавленная гостия, и, вспомнив об искупительной жертве
Голгофы, я почувствовал, что надежда проникла мне в душу. Одноколка
продолжала еще некоторое время катиться по хрустящему снегу. Наконец
возница указал мне кнутовищем на артигскую колокольню, которая словно тень
вставала в красноватом тумане.
- Вам к церковному дому, что ли? - сказал он. - Вы, стало быть, знаете
господина кюре?
- Он знал меня мальчиком. Я учился у него, когда был школьником.
- Он, видать, человек ученый.
- Кюре Сафрак, любезнейший, - и ученый и добродетельный человек.
- Говорят так. Говорят и этак.
- А что же говорят?
- Говорят что угодно, по мне пусть болтают.
- Но все-таки что же?
- Есть такие, что верят, будто господин кюре колдун и может напустить
всякую порчу.
- Что за вздор!
- Мое дело сторона, сударь. Но если господин Сафрак не колдун и не
напускает порчу, так зачем бы ему книжки читать.
Повозка остановилась у дома кюре. Я расстался с дурнем-возницей и
пошел вслед за служанкой, которая проводила меня в столовую, где уже был
накрыт стол. Я нашел, что кюре Сафрак сильно изменился за те три года, что
я его не видел. Его высокий стан сгорбился. Он поражал своей худобой. На
изнуренном лице блестели проницательные глаза. Нос точно вырос и навис над
сузившимся ртом.
Я бросился ему на шею и, рыдая, воскликнул:
- Отец мой, отец мой, я пришел к вам, ибо я согрешил! Отец мой, старый
мой учитель, ваша глубокая и таинственная мудрость ужасала меня, но вы
успокаивали мою душу, ибо открывали передо мной свое любящее сердце,
спасите же вашего сына, стоящего на краю бездны. О мой единственный друг,
вы один мой наставник, спасите, просветите меня.
Он обнял меня, улыбнулся с бесконечной добротой, в которой я не раз
убеждался в моей ранней молодости, и, отступя на шаг, как бы для того, чтоб
лучше разглядеть меня, сказал: "Да хранит вас бог!" - приветствуя меня по
обычаю своего края, ибо господин Сафрак родился на берегу Гаронны среди тех
знаменитых виноградников, которые как бы олицетворяют его душу, щедрую и
благоуханную.
После того как он с таким блеском читал философию в Бордо, Пуатье и
Париже, он испросил себе одну-единственную награду - бедный приход в том
краю, где он родился и хотел умереть. Вот уже шесть лет он священствует в
глухой деревне в Артиге, соединяя смиренное благочестие с высокой
ученостью.
- Да хранит вас бог, сын мой, - повторил он. - Я получил письмо, где
вы сообщаете о своем приезде, оно меня очень тронуло. Значит, вы не забыли
вашего старого учителя!
Я хотел броситься к его
