Фолкнер Уильям - Нимфолепсия
Уильям Фолкнер
Нимфолепсия
Перевела Светлана Чулкова
От переводчика:
В марте 1922 года Фолкнер публикует рассказ
"Холм" -- в студенческой газете "The Mississippian" --
университета Миссисипи, в американском городе Оксфорд. Двумя с
половиной годами раньше, в той же газете, было опубликовано
стихотворение под названием "L'Apres-Midi d'un Faune" ("Утро
Природы"). Рассказ "Нимфолепсия", написанный в 1925 году и
представляющий из себя изумительный фрагмент звукописи, является
симбиозом этих двух вышеупомянутых произведений, своеобразной
поэтической "прививкой", сделанной прозе. В этой связи интересно
будет вспомнить, что сборник юношеских стихов Фолкнера, вышедший
в 1924 году, назывался "Мраморный фавн" (сравните: французское
"faune" -- имеет два значения -- фавн и фауна).
Рассказ "Нимфолепсия", перевод которого
предлагается ниже, был опубликован в журнале того же
университета уже после смерти писателя.
...Он шел, а впереди, извиваясь словно змея, ползла его собственная
тень, пока холм, наконец, не накрыл своей темнотой обоих. Его тяжелые
башмаки были серыми от дорожной пыли, серой от пыли была его роба. Пыль --
то было благословение, снизошедшее на него за дневные труды. Он уже не
вспоминал, как жали они пшеницу, как потом работали вилами, натирая руки о
натруженную и гладкую словно шелк рукоять, заглядывая в широкий зев амбара,
словно в пропасть, уходящую вверх. Полова, словно насекомые, не кружилась
больше перед его глазами в своем солнечном хороводе.
Дневные заботы ушли. Теперь его ждал неприхотливый комковатый ужин и
глухой сон в дощатом бараке. А завтра снова работа, пока тень его не
совершит свой очередной круг.
Он миновал холм: тот напоследок зацепил его краешком своей тени. Пред
ним была сумрачная долина -- за нею золотился в закате выпуклый холм. Внутри
долины, средь лиловых теней, покоился городок. Там его ждали еда и сон. Но,
может быть, словно живой слепок забытой мелодии, на дороге еще возникнет
девушка, вся в капельках жары, в чем-то синем и льняном: и как многие другие
молодые пары, они лягут под луной, и золотая пшеничная пыль налипнет на их
разгоряченные тела.
Вот он, городок. Над серыми досками забора нависают ветки, усеянные
яблоками, еще зелеными до оскомины. Вот амбар и сарай: словно огромные серые
улья, а в них -- пустые соты, из которых вытек весь мед золотого дня. А вон
там, чуть дальше, здание суда, торжественное, достойное пера Фукидида. Но
если подойти поближе, можно увидеть, что его почти ионические колонны
испещрены черными грязными пятнами от притушенных сигарет.
Из кузницы неподалеку гулким эхом раздавался стук молота о наковальню,
размеренный как призыв к вечерне.
Он остановился, объятый предзакатной прохладой. Жар уходил из его
натруженного тела. Он взглянул на церковь в отдалении: острый шпиль
отбрасывал тень на землю, словно знак рукотворный. Он нагнулся и снял
башмаки, высыпал из них пыль и песок. Черные подошвы его ног были грубыми и
зернистыми. Он снова одел башмаки и опять ощутил их влажное и теплое нутро.
Между тем красное горнило солнца опускалось все ниже и ниже, золотые
язычки пламени перебегали с ветки на ветку, повсюду на листьях играли
предзакатные переливы.
Он уставился на багряную кисточку закатного огня, мелькавшего меж
сосен, и подумал: господи, как живая. Заблудшее пламя, что отправилось на
поиски своей родной свечи.
Сам не зная почему, но он твердо был уверен теперь, что видит девушку
-- там, вдалеке. Какое-то мгновение с еще неосозн
