Фицджеральд Френсис Скотт - Крушение
Ф.Скотт Фицджеральд
Крушение
Эссе
Бесспорно, вся жизнь - это процесс постепенного распада, но те удары
жизни, которые становятся драматической кульминацией процесса, страшные,
неожиданные удары, наносимые извне (или так кажется, что извне), - те, о
которых помнишь, те, на которые сваливаешь все неудачи, те, на которые
сетуешь друзьям в минуты душевной слабости, - такие удары и их последствия
осознаются не сразу. Бывают и другие удары, изнутри, и их ощущаешь только
тогда, когда ничего уже нельзя поправить, когда ты вдруг постигаешь с
непреложностью, что в каком-то смысле прежнего тебя не стало. Распад
первого рода представляется быстрым, а второй идет почти незаметно, но
осознаешь его потом как нечто внезапное.
Прежде чем приняться за мою краткую повесть, я хотел бы высказать
наблюдение общего характера: подлинная культура духа проверяется
способностью одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные
идеи и при этом не терять другой способности - действовать. Ну, скажем,
необходимо понимать, что положение безнадежно, и вместе с тем не
отступаться от решимости его изменить. Эта философия подошла мне в ранние
годы моей взрослой жизни, когда я видел, как реальностью становятся вещи
невероятные, неправдоподобные, порою "немыслимые". Если ты на что-то
годен, ты должен подчинить своей воле течение жизни. Если ты не обделен ни
умом, ни старательностью, то, как бы ни сочеталось в тебе то и другое,
течение жизни покорится тебе легко. И казалось, как это романтично - быть
преуспевающим литератором; тебе не мечтать о славе, в которой купаются
кинозвезды, но зато уж та известность, какой ты добился, останется
надолго; тебе не мечтать о силе, которой обладают люди последовательных
политических или религиозных убеждений, но зато уж ты, конечно, куда более
независим. Понятно, удовлетворенности тем, чего ты достиг в тобою
избранном ремесле, не испытать никогда, но я лично не променял бы это
ремесло ни на какое другое.
Двадцатые годы шли к концу, асам я уже подобрался к тридцати, и
мало-помалу чувство обиды, которое я с юности испытывал по двум причинам -
потому что я оказался слишком щупл (или слишком неумел), чтобы играть в
футбольной команде нашего колледжа, и потому что во время войны так и не
попал на фронт, в Европу, - переплавилось в ребяческие мечты о каких-то
героических свершениях, убаюкивавшие меня в беспокойные ночи. Серьезные
вопросы, которые возникали передо мной в повседневной жизни, как будто
начали разрешаться, и, поскольку из-за них было много хлопот, не
оставалось сил думать над проблемами более общими.
Десять лет назад жизнь, по сути, была для меня делом сугубо личным. Мне
приходилось уравновешивать в себе сознание безнадежности моих усилий и
необходимости продолжать борьбу, уверенность в том, что крах неизбежен, и
решимость "добиться успеха" - более того, нужно было совладать еще с одним
конфликтом: высокие порывы влекли меня к будущему, но в душе скапливался
мертвый груз прошлого. И если бы мне все это удалось, невзирая на обычные
трудности - семейные, личные, профессиональные, - тогда мое "я"
по-прежнему неслось бы, подобно стреле, выпущенной из никуда в никуда и
летящей с такой быстротой, что лишь земное притяжение способно в конечном
счете прервать ее полет.
И так шло целых семнадцать лет, с перерывом в год как раз посредине,
когда я дал себе побездельничать и передохнуть; все время наваливалась
тяжкая работа, но мне она казалась только прекрасным занятием, которое
