Фейхтвангер Лион - Братья Лаутензак
Лион Фейхтвангер
Братья Лаутензак
Пер. с нем. - В.Станевич, Р.Розенталь.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЮНХЕН
В первую среду мая 1931 года ясновидящий Оскар Лаутензак сидел у своего
друга, Алоиза Пранера, в Мюнхене и предавался унылым размышлениям. Итак,
он опять на мели, и снова приходится скрываться здесь, в квартире Пранера.
Его пальто, небрежно перекинутое через спинку стула, свисает чуть не до
полу, на столе лежит какой-то предмет, завернутый в плотную коричневую
бумагу, облезлый кожаный чемодан с убогими пожитками брошен посреди
комнаты. В кармане же у Оскара Лаутензака лежит то, что заставило его
искать здесь убежища, - счет на сто тридцать четыре марки, которые он
должен фрау Лехнер за две комнаты на Румфордштрассе и которых он уплатить
не может.
И вот он в одиночестве сидит на диване. Его мясистое лицо с низким лбом
под пышной черной шевелюрой омрачено досадой, энергичный рот сжат, дерзкие
синие глаза глядят угрюмо из-под густых черных бровей. Он не желает
замечать ни мещанского уюта этой комнаты, ни ласкового майского солнышка,
заливающего ее своим светом.
У ясновидящего Оскара Лаутензака есть причины для раздражения. Ведь ему
уже сорок два года, а от осуществления своих надежд он далек, как никогда.
Кончилась война, миновала пора инфляции, и люди больше знать не хотят его
искусства. Вот уже семь долгих лет, как дела Оскара идут препаршиво. В
балаганах пришлось выступать! На ярмарках! Перед чернью, которая над ним
глумилась! И хотя скульптор Анна Тиршенройт наконец его вызволила и
предотвратила самое худшее, а сделав его маску, даже вновь создала ему
некоторую известность, все же мало радости торчать здесь, у фокусника
Алоиза Пранера, и выслушивать его шуточки, которые кажутся такими
добродушными, а по сути - так злы.
Может, все-таки лучше было бы толкнуться к старухе?
"Старуха" - Анна Тиршенройт - не какая-нибудь бездарь, вроде этого
клоуна Алоиза, а первый скульптор страны. И она не старается всякими
пошлыми остротами подчеркнуть унизительность положения Лаутензака. Правда,
она действует ему на нервы своей невыносимой строгостью; одним своим
присутствием, своим крупным серьезным лицом она непрестанно как бы
напоминает ему о его миссии, о поставленной перед ним задаче - дорасти до
своей маски. Нет уж, все едино, что в лоб, что по лбу.
Сердито засопев, он встает и развертывает бумагу. Там - бронзовое
изображение его лица, маска, созданная Тиршенройтшей. Он требует гвозди и
молоток у ворчливой старухи Катарины - экономки друга, и та, возмущенная
до глубины души, вынуждена все же примириться с тем, что он вешает маску
на стену. Потом он мягко, почти с нежностью, проводит по металлу своей
белой, холеной, мясистой рукой. Оскар жить не может, не видя перед собой
этой маски, а грубый слепок с нее, который висит в спальне у Алоиза, гроша
ломаного не стоит.
Оскар отходит на несколько шагов. Тысячу раз созерцал он эту маску, но
сейчас опять всматривается в нее, словно видит впервые. Благодаря этой
маске будущие поколения поймут, что в нем таилось. И если этого не
понимают современники - тем хуже для них. Разве не стыд и позор, что
человеку, столь высоко одаренному, приходится каждый раз тайком удирать из
дому, чтобы хозяйка его не заметила и не подняла крик из-за какой-то
квартирной платы! Но это ложится позором не на него, а на эпоху.
Друзья Оскара находят, что у него голова Цезаря, а враги считают, что
голова комедианта. Сам он убежден, что от него исходит такое же сумрачное
сияние, какое излучае
