Фарджон Элинор - Я Качаю Свою Детку
Элинор Фарджон
Я качаю свою детку
Кризельда Кёфью жила со своей прабабушкой в самом последнем доме по
Переулку. Ей было десять, Прабабушке - сто десять лет, но если вам показалось,
что между ними огромная разница, вы не правы. Будь прабабушка в два, или в
три, или в четыре раза старше Гризельды, тогда разница была бы громадной, ведь
в двадцать, или в тридцать, или в сорок вы почувствуете себя, конечно,
по-другому, чем в десять. А сто - хорошее, круглое число, которое все
возвращает "на круги своя". Поэтому в свои десять Гризельда как раз
поравнялась с прабабушкиными десятью - Прабабушка Кёфью была на сто лет
впереди и в то же время недалеко от нее ушла.
Прабабушка любила все, что любила Гризельда. Она не притворялась, как
притворяются стареющие люди, что любит то же самое, что любит и Гризельда -
она действительно любила.
Когда Гризелъда нанизывала на нитку цветные бусинки, Прабабушка Кёфъю
любила их складывать в кучки, сортируя бусинки по цвету и размеру, и подавать
их Гризельде, когда та протягивала руку.
Когда Гризельда укладывала спать свою куклу, Прабабушка Кёфью любила
расстегивать ей пуговички на платье и разговаривать шепотом с Гризельдой, пока
Арабелла не засыпала. А когда Арабелла не слушалась и не хотела спать,
прабабушка любила напевать "баю, баю, бай" и качать непослушную куклу у себя
на руках, пока она не успокоится и не заснет. А больше всего, когда Гризельда
пекла пирожки, прабабушка любила толочь орешки и перебирать смородину, а что
касается самих пирожков, она их просто обожала, и если Гризельда делала семь,
то прабабушка всегда съедала четыре.
Прабабушка Кёфью оставалась при шести своих зубах и при всех своих дарах
чувств. Она могла слышать и видеть, различать запах и вкус, говорить и
переживать, и держать в памяти. Она могла и терять из памяти. Например, она
теряла из памяти то, что случилось на прошлой неделе, и держала в памяти то,
что приключилось сто лет назад. Она не особенно могла ходить, поэтому в
сносную погоду Гризельда усаживала ее под раскрытым окном, смотревшим в
Переулок и на весь белый свет, а в хорошую погоду она усаживала прабабушку в
саду, где гудели пчелы. Летом прабабушка любила сидеть у кустов черной
смородины или около малины, но больше всего она любила сидеть среди стручков
зеленого горошка.
Она говорила, что будет грозить пальцем скворцам, если они прилетят
воровать ягоды. Но когда Гризельда приходила забрать прабабушку в дом, она
каждый раз находила голые веточки там, где раньше были ягоды черной смородины,
или белые головки без розовых шапочек на кустах малины, или дюжины пустых
стручков на гороховых плетях везде, куда можно было дотянуться рукой. Видя,
что Гризельда все это приметила, Прабабушка Кёфью качала своей старенькой
головой и говорила: "Ох, уж эти скворцы, я уснула, наверное, не больше, чем на
минутку, и на тебе, все поклевали!"
Гризельда делала вид, будто не замечает, что кончики пальцев у прабабушки
запачканы ярко-красным или что под ее растрескавшимися ногтями зеленые
крапинки.
А осенью Прабабушка Кёфью любила сидеть под орешиной, и тогда вся земля
вокруг нее была усыпана зелеными скорлупками. Заслышав шаги внучки, она
принималась ворчать, уставившись на скорлупки: "Ох, уж эти мне белки, эти мне
белки". Гризельда ничего не говорила прабабушке до вечера. А перед сном ее
предупреждала:
- Сейчас я дам тебе лекарства, бабуля.
- Не хочу никакого лекарства, Гриззи, - говорила бабушка.
- Хочешь-хочешь, бабуля.
- Я не люблю лекарство.
