Уилсон Митчел - Встреча На Далеком Меридиане
Митчел Уилсон
Встреча на далеком меридиане
Пер. - И.Гурова, Н.Дехтерева, Н.Тренева
Человек должен быть причастен к деяниям
и страстям своей эпохи, иначе могут счесть,
что он никогда не жил.
Оливер Уэндел Холмс
1
В давние довоенные дни человеку со специальностью Реннета обычно
отводилась лишь маленькая комнатушка в глухих закоулках университета - в
ней только-только умещался простой письменный стол, заваленный
нацарапанными наспех расчетами и графиками эксперимента, который мог
когда-нибудь принести славу его автору. Среди всех этих бумаг обязательно
валялись три-четыре письма от других физиков из Калифорнии, Лондона или
Рима, подолгу остававшиеся без ответа, потому что он почти не выходил из
своей лаборатории - чаще всего голой, похожей на погреб комнаты, где
имелось несколько рабочих столов, раковина из мыльного камня и невероятно
сложный прибор, с которым он работал в это время, - победа страсти и
изобретательности над слишком скудным бюджетом, - прибор столь
внушительный, что ни у одного непосвященного не хватило бы духу спросить:
"Где тут передняя сторона, а где задняя?"
Впрочем, в те дни, когда многонациональное население мира физиков
исчислялось лишь несколькими тысячами человек которые почти все знали друг
друга хотя бы по имени, Реннету шел всего двадцать второй год, и он не
сознавал, что начало его научной деятельности совпадает с концом целой
эры, - эры, когда наука была наукой и еще не стала политикой, дипломатией
или войной. В этом отношении он походил на молодого наследника престола,
чье первое любовное приключение завершилось в ночь последнего бала перед
революцией.
Он и тогда был очень высокого роста - на голову выше всех окружающих, -
но, несмотря на мальчишескую угловатость, особенно заметную, когда он
стоял неподвижно, его походка была быстрой и решительной, в в ней уже
начинало проскальзывать своеобразное изящество. Его темные глаза были
посажены очень глубоко, и, когда он, сдвигая брови, отрывал взгляд от
своего прибора, казалось, что он испытывает невыносимые душевные муки. Как
раз в это время он начал коротко подстригать свои поразительно светлые
волосы, потому что они были мягкими и тонкими, точно у ребенка, и их не
удавалось пригладить никакой щеткой. И уже тогда, несмотря на его
молодость, тонкий горбатый нос и длинный подбородок придавали ему сходство
с белокурым Мефистофелем.
И по щекам его уже пролегли трагические борозды, словно след когтей
после схватки с орлом. Когда он отрывался от своих расчетов и откидывался
на спинку стула, его худое изможденное лицо дышало такой серьезностью,
было полно такой печали и боли, что казалось, будто он не умеет улыбаться.
Однако стоило ему улыбнуться, как в сиянии этой чуть удивленной улыбки
исчезали все следы грусти и он становился похожим на озорного мальчишку.
Его лицо таило в себе пророчество уготованной ему жизни. Оно уже было
таким, когда он, белоголовый мальчуган, самый высокий и тощий из своих
сверстников, играл в футбол в Центральном парке, то и дело заслоняясь от
солнца рукой в перчатке; оно было таким, когда он часами сидел в
библиотеке МТИ [Массачусетский технологический институт] - по-прежнему
самый высокий и худой из своих однокурсников, но к тому же и самый молодой
из них - и, расстегнув ворот рубашки, закинув руки за голову, покачиваясь
на стуле, изучал новейшие теории Полинга, Слетера и Франка. И так же он
выглядел в 1940 году, когда ему предложили исследовательскую работу в
Калифорнии и когда никто, гл
