Сонтаг Сьюзен - Сцена Письма
Сьюзен Сонтаг
Сцена письма
Вдохни поглубже. Еще ничего не надо делать, ты не готова. А когда ты
будешь готова? Никогда. Никогда.
Это означает, что я должна начать сейчас.
Не начинай, даже и думать не смей, это слишком трудно. Нет, слишком
просто.
Дай мне начать, все и так уже началось, теперь мне придется догонять.
Да не так же, дуреха. Невозможно начать, примостившись на краешке стула.
Сядь по-человечески.
Не расхолаживай меня, ты что, не видишь - я ведь почти начала. Глубокий
вдох, наплыв чувств: необходимые инструменты под рукой. Ручка, карандаш:
пишущая машинка, компьютер?
Ты ведь знаешь, что все сама же и погубишь. Подобное дело требует времени.
Почву надо подготовить. Остальные настороженно ждут твоего появления.
Ты хочешь сказать, наверное, - моего вторжения. Запросов, прошений.
Да, ты имеешь право, я это признаю. Вдохни поглубже.
Право дышать? Спасибо. А имею ли я право истечь кровью? Так, чтобы меня не
останавливали, не накладывали жгут, не перевязывали. Дай мне попробовать.
Просто не обращай на меня внимания, пока я буду пробовать.
***
Акт 1, сцена 2. Наморщив лоб, сжимая вспотевшие ладони, Татьяна садится за
столик в своей спальне, собираясь писать письмо Евгению. Написав первое слово,
она останавливается. Как же писать мужчине, с которым она встретилась-то
один-единственный раз вечером, на днях, внизу, у окна оранжереи,
наблюдательного пункта застенчивой девы, и при этом, хоть она не сводила с
него глаз, взгляд ее не поднимался выше блестящих пуговиц на его сюртуке? И
этот прилив тепла: она хочет что-то выразить. Она встает и просит няню
приготовить чаю. Няня приносит к чаю ватрушки. Татьяна хмурится и вновь
принимается писать. Ей мерещится его образ, вот он становится тоньше,
съеживается, отдаляется. Любовь свою - вот что она хочет выразить. Она поет.
***
Ветер стучит ставнем, скрипучее гусиное перо Евгения проворно бежит по
листу бумаги, словно плывет, виляя плавником, маленькая рыбка. "Дорогой
батюшка, я давно уже хотел многое вам сказать, но не решался. Быть может, у
меня хватит смелости изложить все в письме. Быть может, наедине с листом
бумаги я окажусь смелее". Начав письмо такими словами, Евгений будет изо всех
сил стараться оттянуть решительное объяснение. Это будет обличительное письмо,
если только Евгению хватит духу его написать. Оно будет очень длинное. Евгений
подбрасывает полено в огонь.
***
Ночь перед повешением Дюмана, десять минут первого, после особой трапезы
под аккомпанемент гимнов и песен о свободе, которые его товарищи в соседних
камерах будут петь до рассвета, чтобы его поддержать. Дюман сидит на каменном
полу камеры, площадью три на четыре, подтянув колени к груди, на коленях у
него листок бумаги, огрызок карандаша зажат между тремя изувеченными пальцами
левой руки - правую ему сломали - и медленно, старательно выводит слова
последнего письма. "Когда ты прочитаешь эти строчки, меня уже не будет в
живых. Мужайся. Я спокоен. Мбангели и я, мы оба умираем в уверенности, что
наша жертва не напрасна. Не горюй обо мне слишком долго. Я хочу, чтобы ты
снова вышла замуж. Утешь бабушку. Поцелуй детей". В этих строках содержалось
нечто большее, в нетвердых печатных буквах было что-то еще, и оно как раз
являлось самым главным. Письмо подходит к концу: "P.S. Милая доченька, помни
всегда, что отец твой любит тебя и хочет, чтобы ты выросла такой же, как твоя
мать. Дорогой мой сын, прошу тебя, позаботься о матери, ей будет очень нужна
твоя помощь, и учись хорошо,
