Смушкович Даниэль - Исцеление Огнём
Даниил СМУШКОВИЧ
ИСЦЕЛЕНИЕ ОГНЕМ
По ночной дороге бродят
неприкаянные звуки
Ближний говор, дальний шепот,
поступь мерная коня,
Потом, пылью и полынью
пахнут ласковые руки,
Постепенно происходит
исцеление огня.
Э.Раткевич
Дверь захлопнулась, отсекая шорох ветра в грудах сухой листвы у
дороги, зловещий шепоток отчаяния и сомнения, Засов, замок, цепочка -
именно в этом порядке замыкаются они ритуалом защиты. Вайн прислонился
спиной к прохладной стене, блаженствуя в полумраке прихожей. Это мой дом,
мой замок и лен. Они не войдут сюда.
Он внимательно, настороженно осматривал - скамеечку, ящик для обуви,
зеркало с полочкой, те вещи, что служили дому охраной. Все на месте, как
было утром. Ящик, о который споткнется непрошенный гость, тапочки, которые
он оттолкнет с дороги или раздавил тяжелым башмаком - смотря по
настроению. Но тревожных признаков нет. Можно снять портупею, нацепив на
древнюю, как церковь, вешалку, и немного расслабиться.
Комната встретила Вайна молчанием. Так и должно быть, умница девочка.
Все вещи на своих местах; на столе, тумбах, шкафах - налет ржавой пыли,
будто в не своем доме, где жить - живут, но заботиться о нем никто не
станет, ищи дурака! Только... горят в нише буфета две свечи, тонкие,
съеденные огнем уже до половины. Синеватый дымок тает в воздухе, наполняя
гостиную тяжелой лаской благовоний. Сколько раз он повторял ей, чтобы она
оставила этот кощунственный обычай, и все равно каждый раз, приходя домой,
обнаруживал на буфете две свечи - за себя и за нее.
Шуршал ветер позади затворенных ставен, перешептывался сам с собой,
так что Вайн не сразу заметил слабый звук из спальни. А потом распахнулась
дверь, радость захлестнула его, стройное тело прижалось к груди. Палая
листва волос, небеса глаз - Харраэ, грех мой, любовь моя...
Имперские войска вступили в город поздним утром. Весь предыдущий
день, и ночь, и еще три дня до этого за горизонтом ворочался страшный
зверь - канонада; поспешно откатывались назад, на север, части
конфедератов, их волны одна за другой сочились сквозь город, оставляя в
сите улиц брошенный металлолом. Последняя бронеколонна прокатила по
главной улице уже за полночь, в кровавом свете малого солнца, и наступила
тишина. Как после убийственной засухи, когда дохлую саранчу - и ту сдуло
ветром. В молчании поднялось в небеса дневное светило. А за час до полудня
с рокотом и лязгом вкатились в Тернаин-дорэ-ридер первые имперские танки.
Они шли не останавливаясь, не сворачивая, по главному тракту, с закрытыми
люками и недобро прищуренными смотровыми щелями. Вайн наблюдал за их
неуклонным, обманчиво медленным ходом со ступеней церкви, негромко
повторяя вслух: "Почто мятутся народы, племена замышляют тщетное? Нет
бога, кроме Господа. Восстают цари один на другого, не убоясь гнева Его.
Нет веры кроме истинной. Услышь мольбу мою, Всевладыко: Усмири мятежных и
вразуми сомневающихся, а иного не надо мне." А танки под лазурными
вымпелами все шли и шли через город. Жидкая толпа, собравшаяся на встречу
освободителей, вначале размахивала синими флагами, кидала под гусеницы
ветви цветущего вааля, возглашая одинокими голосами славу императору,
потом утихла, замерла и вскоре расточилась. Опустела площадь, и только
танки бесконечной чередой шли главным трактом. А к вечеру за горизонтом
вновь заговорили пушки; их голоса глохли, постепенно отдаляясь. Империя,
только что заглотившая Тернаин-дорэ-ридер, город тысячи дорог, двигалась
на север.
Они сидели за широким, к
