Симмонс Дэн - Гамбиты (Утеха Падали - 1)
Дэн СИММОНС
УТЕХА ПАДАЛИ I
ГАМБИТЫ
Посвящается Эду Брайанту
О нет, утеха падали, не буду,
Отчаиваться или упиваться
Тобой - не буду
Распускать на пряди
Последние, хоть слабенькие, жилы,
На чем держусь я - человек,
Не крикну
В последней устали
"я больше не могу..."
Джерард Мэнли. Хопкинс
ПРОЛОГ
ЧЕЛМНО, 1942 ГОД
Сол Ласки лежал среди обреченных на скорую гибель в лагере смерти и думал
о жизни. Во тьме и холоде его пробрала дрожь, и он заставил себя вспомнить в
подробностях весеннее утро - золотистый свет на тяжелых ветвях ивы у ручья,
белые маргаритки в поле за каменными строениями дядиной фермы.
В бараке было тихо, только иногда кто-нибудь с натугой кашлял, да тихонько
копошились в холодной соломе живые трупы, тщетно пытаясь согреться. Где-то
зашелся кашлем старик, забился в конвульсиях, и стало ясно, что вот еще один
проиграл долгую и безнадежную схватку. К утру старик будет мертв, а если и
переживет ночь, то не сможет выйти на утреннюю перекличку на снегу, а это
значит, что все равно ему конец, и очень скорый.
Сол отодвинулся подальше от слепящего света прожектора, который бил сквозь
разрисованное морозом стекло, и прижался спиной к деревянной стойке нар.
Сквозь свою жалкую одежду он ощутил, как в спину и в кожу на ребрах впились
занозы; от холода и усталости задрожали ноги, и он ничего не мог с этим
поделать. Сол обхватил свои худые ноги, сжал их и так держал, покуда дрожь не
прекратилась.
"Я выживу". Эта мысль была приказом, и он вбил его так глубоко в сознание,
что даже его изможденное, покрытое язвами тело не могло одолеть его волю.
Несколько лет назад, целую вечность назад, когда Сол был мальчишкой, а
дядя Моше обещал взять его на рыбалку на ферму под Краковом, Сол выучился
одному приему: прямо перед тем, как заснуть, он представлял себе гладкий
овальный камень, на котором записывал тот час и ту минуту, когда ему надо было
встать. Потом он мысленно бросал камень в прозрачную воду пруда и смотрел, как
тот опускается на дно. И всякий раз на следующее утро он просыпался точно в
назначенный час, бодрый и полный жизни; он дышал прохладным воздухом и
наслаждался предрассветной тишиной все то короткое и хрупкое время, пока не
проснутся брат и сестры и не нарушат почти совершенное блаженство.
"Я буду жить". Сол крепко зажмурился и пристально смотрел, как камень
падает в прозрачной воде. Его снова затрясло, и он еще крепче вжался в угол
нар. В тысячный раз он попытался зарыться поглубже в этой соломенной ямке.
Когда рядом сидели старый пан Шиструк и этот парень, Ибрагим, было получше, но
Ибрагима застрелили на шахте, а пан Шиструк два дня назад упал в каменоломне и
отказался встать, даже когда Глюк, командир эсэсовцев, спустил на него собаку.
Старик почти весело, хоть и слабо, взмахнул тонкой рукой, прощаясь с
оцепеневшими заключенными, и тут немецкая овчарка вцепилась ему в горло.
"Я буду жить". В этой мысли ритм был сильнее самих слов, сильнее любого
языка. Эта мысль шла контрапунктом всему, что Сол видел и испытал за пять
месяцев в лагере. "Я буду жить". От этой мысли шел свет и тепло,
пересиливавшие страх перед холодной, головокружительной пропастью, которая все
грозила разверзнуться внутри и поглотить его. Пропасть вроде того рва. Сол
видел его. Он и другие рядом с ним забрасывали комьями холодной земли еще
теплые тела; некоторые из них продолжали шевелиться: ребенок слабо двигал
рукой, как будто махал кому-то на станции или метался во сне - а они кидали
лопатами эти комья и р
