Серлинг Род - Можно Дойти Пешком
Род Серлинг
Можно дойти пешком
Звали его Мартин Слоун, и было ему от роду тридцать шесть лет. Он
смотрел на свое отражение в зеркале шкафа, снова испытывая извечное
недоумение, что вот этот высокий симпатичный человек, глядящий из зеркала,
и есть он сам, и вслед за этой мыслью тотчас явилась другая - ведь его
образ в стекле к нему самому не имеет ровно никакого отношения. Хотя,
спору нет, из зеркала смотрел он, Мартин Слоун, высокий, ростом в шесть
футов и два дюйма, с худощавым загорелым лицом, с прямым носом и
квадратной челюстью; лишь несколько ниточек седины протянуто на висках,
глаза поставлены не слишком широко и не слишком близко - словом, хорошее
лицо. Он перевел, взгляд ниже, продолжая читать в стекле инвентарный
список личности. Костюм от братьев Брукс, сидящий на нем с небрежным
совершенством, рубашка от Хэтэуэя и шелковый галстук, тонкие золотые часы
- и все это так подобрано, во всем чувствуется такой вкус.
Он продолжал рассматривать себя и все удивлялся, как все-таки,
оказывается, внешний лоск может скрыть своим камуфляжем истинную сущность
человека. Ибо то, что он наблюдал сейчас в зеркале, было именно
камуфляжем. Черт возьми, ну да, он, Мартин Слоун, крупная шишка в
рекламном агентстве - у него сказочная холостяцкая квартира на Парк-авеню
с окнами на Шестьдесят третью улицу, он водит красный "мерседес-бенц", у
него живой ум, ум чрезвычайно творческого склада - словом, этакий, знаете,
пробивной молодой человек с перспективой. Он может читать меню
по-французски, быть запанибрата с Джеки Глизоном, и ему известно ощущение
той непередаваемой теплоты от сознания значительности своей личности,
которое испытываешь, если метрдотель у Сарди, или в "Колонии", или в
заведении Дэнни назовет тебя по имени и улыбнется тихой, уважительной,
особенной улыбкой, когда ты входишь в зал.
Но оборотной стороной всего этого, проклятием жизни Мартина Слоуна была
начинающаяся язва, которая и в эту минуту начала исподволь, потихоньку
терзать своими острыми когтями его внутренности. Паника и так охватывала
его по десятку раз на дню - конвульсивное, захватывающее дух, леденящее
ощущение сомнения и нерешительности; чувство, что ты не сразу находишь
нужный ответ, что ты ошибаешься; усилие, которое нужно сделать, чтобы
голос звучал твердо, а решения и выводы непреложно, тогда как глубоко
внутри, где-то в самом кишечнике, и с каждым днем все ясней и ясней он
ощущал, как блекнут все его ловкие выдумки, когда он отдает их на всеобщий
суд, когда говорит с президентом агентства, с клиентами или со своими
коллегами.
И эта язва! Эта проклятая язва! Он почувствовал, как она снова
запускает в него свои зубы, и весь напрягся, как человек, ступающий под
холодный душ. Она насквозь прожигала желудок. Когда боль отпустила, он
закурил сигарету и почувствовал, что спина у него взмокла: горячая
июньская испарина превратила рубашку от Хэтэуэя в липкую, щекочущую
тряпку, и даже ладони стали такими же мокрыми, как и все тело.
Мартин Слоун подошел к окну взглянуть на Нью-Йорк. На Парк-авеню уже
зажгли фонари, и ему вспомнились фонари его родного городка. В последнее
время он часто думал о том месте, где родился и провел детство. Вот уже
несколько месяцев, возвращаясь с работы домой, он садился в своей
затянутой сумерками гостиной и в задумчивом одиночестве пил виски. Он
вспоминал время, когда был еще мальчишкой, и место, где все это
начиналось, - всю хронологию тридцатишестилетнего мужчины, который теперь
умел держать жизн
