Сент-Экзюпери Антуан - Планета Людей
Антуан де Сент-Экзюпери
Планета людей
Анри Гийоме, товарищ мой,
тебе посвящаю эту книгу.
Предисловие
Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут
никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется. Человек познает
себя в борьбе с препятствиями. Но для этой борьбы ему нужны
орудия. Нужен рубанок или плуг. Крестьянин, возделывая свое
поле, мало-помалу вырывает у природы разгадку иных ее тайн и
добывает всеобщую истину. Так и самолет -- орудие, которое
прокладывает воздушные пути,-- приобщает человека к вечным
вопросам.
Никогда не забуду мой первый ночной полет -- это было над
Аргентиной, ночь настала темная, лишь мерцали, точно звезды,
рассеянные по равнине редкие огоньки.
В этом море тьмы каждый огонек возвещал о чуде
человеческого духа. При свете вон той лампы кто-то читает, или
погружен в раздумье, или поверяет другу самое сокровенное. А
здесь, быть может, кто-то пытается охватить просторы вселенной
или бьется над вычислениями, измеряя туманность Андромеды. А
там любят. Разбросаны в полях одинокие огоньки, и каждому нужна
пища. Даже самым скромным -- тем, что светят поэту, учителю,
плотнику. Горят живые звезды, а сколько еще там закрытых окон,
сколько погасших звезд, сколько уснувших людей...
Подать бы друг другу весть. Позвать бы вас, огоньки,
разбросанные в полях,-- быть может, иные и отзовутся.
I. ЛИНИЯ
Это было в 1926 году. Я поступил тогда пилотом на
авиалинию компании "Латекоэр", которая еще прежде, чем
"Аэропосталь" и "Эр-Франс", установила сообщение между Тулузой
и Дакаром. Здесь я учился нашему ремеслу. Как и другие мои
товарищи, я проходил стажировку, без которой новичку не доверят
почту. Пробные вылеты, перегоны Тулуза-- Перпиньян, нудные
уроки метеорологии в ангаре, где зуб на зуб не попадал. Мы
страшились еще неведомых нам гор Испании и с почтением смотрели
на "стариков".
"Стариков" мы встречали в ресторане -- они были хмурые,
даже, пожалуй, замкнутые, снисходительно оделяли нас советами.
Бывало, кто-нибудь из них, возвратясь из Касабланки или
Аликанте, приходил позже всех, в кожанке, еще мокрой от дождя,
и кто-нибудь из нас робко спрашивал, как прошел рейс,-- и за
краткими, скупыми ответами нам виделся необычайный мир, где
повсюду подстерегают ловушки и западни, где перед тобою
внезапно вырастает отвесная скала или налетает вихрь, способный
вырвать с корнями могучие кедры. Черные драконы преграждают
вход в долины, горные хребты увенчаны снопами молний. "Старики"
умело поддерживали в нас почтительный трепет. А потом
кто-нибудь из них не возвращался и живым оставалось вечно чтить
его память.
Помню, как вернулся из одного такого рейса Бюри, старый
пилот, разбившийся позднее в Корбьерах. Он подсел к нашему
столу и медленно ел, не говоря ни слова; на плечи его все еще
давила тяжесть непомерного напряжения. Это было под вечер, в
один из тех мерзких дней, когда на всей трассе, из конца в
конец, небо словно гнилое, и пилоту кажется, что горные вершины
перекатываются в грязи,-- так на старинных парусниках срывались
с цепей пушки и бороздили палубу, грозя гибелью. Я долго
смотрел на Бюри и, наконец, сглотнув, осмелился спросить, тяжел
ли был рейс. Бюри хмуро склонялся над тарелкой, он не слышал. В
самолете с открытой кабиной пилот в непогоду высовывается из-за
ветрового стекла, чтобы лучше видеть, и воздушный поток еще
долго хлещет по лицу и свистит в ушах. Наконец Бюри словно бы
очнулся и услышал меня, поднял голову -- и рассмеялся. Это было
чудесно -- Бюри смеялся н
