Ромен Жюль - Лучше, Чем Сладострастье
Жюль Ромен
Лучше, чем сладострастье
Целомудрие - всего лишь уловка, придающая истинную ценность полному
растворению в любви.
Анри де Ренье
Все утро следующего дня мы посвятили прогулкам. Люсьенна выглядела
счастливой.
Но говорила мало, а по сторонам глядела с рассеянностью. В наших планах
было покинуть Руан сегодня вечером, если у нас сложится достаточно полное
представление о городе. Поскольку надо было предупредить гостиницу, я в
полдень спросил у Люсьенны, что она решила.
Ее взгляд остановился на мне. Лицо зарозовело, словно освещенное
заревом вчерашнего пожара. Она задумалась.
- Когда мы уезжаем?
- Кажется, в пять часов.
- Придется закончить осмотр города во второй половине дня?
- Да, но знать мы его будем так же плохо. Может, поедем завтра?
Я почувствовал ее облегчение оттого, что отъезд отложен. За завтраком,
не задавая вопроса в лоб, я попытался выяснить, чего она хочет.
- Если спешки нет, мы могли бы немного отдохнуть перед тем, как снова
начать наши блуждания по городу?
Она кивнула, и я прочел в ее взгляде: "Почему нам не хватает мужества
признаться, что нам на все наплевать, на этот город, на его памятники, на
продолжение путешествия, а больше всего нам хочется вернуться в наше новое
царство плоти. Разве о чем-нибудь другом мы думали все утро? Неужели у нас
еще есть силы ждать?"
Под предлогом отдыха я дал возможность Люсьенне подняться в номер
первой. Как бы отдавая суеверную дань вчерашнему ритуалу, я заставил себя
задержаться на четверть часа. Она ждала меня одетой и принаряженной, как
вчера. С природной грацией она уселась на канапе. Я опустился перед ней на
колени.
Она расстегнула корсаж платья. Ее прекрасная грудь выпорхнула из-под
ткани навстречу мне. В считанные мгновенья мое восхищение достигло
вчерашней отметки.
И я возобновил свое поклонение перед плотью Люсьенны. Мне хотелось
большего, я желал полнее выразить себя. Я, бывший часто поспешным и
яростным самцом, более склонным немедленно получить наслаждение от
женщины, не заботясь о ее капризах и удовольствии, забыл о торопливости. Я
обожал не только тело Люсьенны, но и ее желания, ее устремления. Я решил,
что позволю ей вести меня по ее плоти и по плоти моей всеми теми путями,
которые она выберет до того момента, когда она сольется со мной в
единении, уже ставшем для меня столь важным и заранее насыщенным такими
ощущениями и таким безмерным наслаждением, что казалось кощунственным
сокращать восхитительную подготовку к нему.
Могло ли мне, опытному мужчине, прежде считавшему себя искушенным,
прийти в голову, что "плотские вещи" могут подняться на такую высоту без
особых уловок только потому, что юная девушка, которой помогали ее чистота
и уникальный женский дар, сумела взглянуть на эти вещи открыто и честно
измерила всю глубину их? Быть может, у меня уже возникало предчувствие с
одной из прежних любовниц.
Когда мои ладони скользили по ее ягодицам и груди, увлекавшим меня в
яростную схватку, я уже в чем-то оставлял позади сладострастье и почти
проникался религиозным отношением к плоти. Но то путешествие терзало мою
совесть. Я считал религию плоти сомнительной и проклятой. Мне казалось,
что я соскальзываю ниже привычного мира (в каком-то смысле попадаю в
адский круг). И каждый раз я ждал ужасно трезвого пробуждения, о котором
так хорошо писал Бодлер.
Вместо этой плотской лихорадки, горькой и враждебной моему существу,
Люсьенна, словно грудью, поила меня вдохновением, которое дух мой никак не
ограничивал - я мог б
