Рембо Артюр - Одно Лето В Аду
Артюр Рембо
Одно лето в аду
Перевод M. П. Кудинова
I
Когда-то, насколько я помню, моя жизнь была пиршеством, где все сердца
раскрывались и струились всевозможные вина.
Однажды вечером я посадил Красоту к себе на колени. - И нашел ее
горькой. - И я ей нанес оскорбленье. Я ополчился на Справедливость.
Ударился в бегство. О колдуньи, о ненависть, о невзгоды! Вам я доверил
свои богатства!
Мне удалось изгнать из своего сознания всякую человеческую надежду.
Радуясь, что можно ее задушить, я глухо подпрыгивал, подобно дикому зверю.
Я призывал палачей, чтобы, погибая, кусать приклады их ружей. Все
бедствия я призывал, чтоб задохнуться в песках и в крови. Несчастье стало
моим божеством. Я валялся в грязи. Обсыхал на ветру преступленья. Шутки
шутил с безумьем. И весна принесла мне чудовищный смех идиота. Однако совсем
недавно, обнаружив, что я нахожусь на грани последнего хрипа, я ключ решил
отыскать от старого пиршества, где, может быть, снова обрету аппетит!
Этот ключ - милосердие. Такое решение доказывает, что я находился в
бреду!
"Гиеной останешься ты, и т. д. ..." - крикнул демон, который увенчал
мою голову маками. "К смерти иди с твоим вожделеньем, и твоим эгоизмом, и со
всеми семью грехами".
О, не слишком ли много! Но, дорогой Сатана, заклинаю вас: поменьше
раздраженья в зрачках! И в ожидании каких-либо запоздавших маленьких
мерзостей вам, который любит в писателе отсутствие дара описывать и
наставлять, вам подношу я несколько гнусных листков, вырванных из блокнота
того, кто был проклят.
II
Дурная кровь
От моих галльских предков я унаследовал светлые голубые глаза,
ограниченный мозг и отсутствие ловкости в драке. Моя одежда такая же
варварская, как и у них. Но я не мажу свои волосы маслом.
Галлы сдирали шкуры с животных, выжигали траву и делали это не искуснее
всех, живших в те времена.
От них у меня: идолопоклонство и любовь к святотатству - о, все пороки,
гнев, сладострастье, - великолепно оно, сладострастье! - и особенно лень и
лживость.
Любое ремесло внушает мне отвращенье. Крестьяне, хозяева и работники -
мерзость. Рука с пером не лучше руки на плуге. Какая рукастая эпоха! Никогда
не набью себе руку. А потом быть ручным - это может завести далеко. Меня
удручает благородство нищенства. Преступники мне отвратительны, словно
кастраты: самому мне присуща цельность, но это мне безразлично.
Однако кто создал мой язык настолько лукавым, что до сих пор он
ухитряется охранять мою лень? Даже не пользуясь телом, чтобы существовать и
более праздный, чем жаба, я жил везде и повсюду. Ни одного семейства в
Европе, которое я не знал бы. - Любую семью я понимаю так, как свою: всем
они обязаны декларации Прав Человека. - Мне известен каждый юнец из хорошей
семьи.
-----
Если бы я имел предшественников в какой-либо точке истории Франции!
Нет никого!
Мне совершенно ясно, что я всегда был низшею расой. Я не донимаю, что
значит восстание. Моя раса всегда поднималась лишь для того, чтобы грабить:
словно волки вокруг не ими убитого зверя.
Я вспоминаю историю Франции, этой старшей дочери Церкви. Вилланом я
отправился в святую землю; в памяти у меня - дороги на швабских равнинах,
византийский ландшафт, укрепленья Солима; культ Девы Марии, умиление перед
распятым пробуждаются в моем сознанье среди тысячи нечестивых феерических
празднеств. - Прокаженный, я сижу в крапиве, среди осколков горшков, около
изъеденной солнцем стены. Позднее, рейтаром, я разбивал биваки в сумраке
немецких ночей.
А! Вот еще: я
