Рассел Эрик Френк - Мы С Моей Тенью
Э. Ф. Рассел
"Мы с моей тенью"
Тримбл опустил дрожащую ложку, мигая водянистыми виноватыми глазами.
- Ну, Марта, Марта! Не надо так.
Положив мясистую руку на свой конец столика, за которым они завтракали,
Марта, багровая и осипшая от злости, говорила медленно и ядовито:
- Пятнадцать лет я наставляла тебя, учила уму-разуму. Семьсот восемьдесят
недель - по семи дней каждая - я старалась исполнить свой долг жены и
сделать мужчину из тебя, тряпки, - она хлопнула широкой мозолистой ладонью
по столу так, что молоко в молочнике заплясало. - И чего я добилась?
- Марта, ну будет же!
- Ровнехонько ничего! - кричала она. - Ты все такой же: ползучий,
плюгавый, бесхребетный, трусливый заяц и слизняк!
- Нет, я все-таки не такой, - слабо запротестовал Тримбл.
- Докажи! - загремела она. - Докажи это! Пойди и сделай то, на что у тебя
все пятнадцать лет не хватало духу! Пойди и скажи этому своему директору,
что тебе полагается прибавка.
- Сказать ему? - Тримбл в ужасе заморгал. - Ты имеешь в виду - попросить
его?
- Нет, сказать! - В ее голосе прозвучал жгучий сарказм. Она по-прежнему
кричала.
- Он меня уволит.
- Так я и знала! - И ладонь снова хлопнула об стол. Молоко выпрыгнуло из
молочника и расплескалось по столу. - Пусть увольняет. Тем лучше. Скажи
ему, что ты этого пятнадцать лет ждал, и пни его в брюхо. Найдешь другое
место.
- А вдруг нет? - спросил он чуть ли не со слезами.
- Ну, мест повсюду полно! Десятки! - Марта встала, и при виде ее могучей
фигуры он ощутил обычный боязливый трепет, хотя, казалось бы, за
пятнадцать лет мог привыкнуть к ее внушительным пропорциям. - Но, к
несчастью, они для мужчин!
Тримбл поежился и взял шляпу.
- Ну, я посмотрю, - пробормотал он.
- Ты посмотришь! Ты уже год назад собирался посмотреть. И два года
назад...
Он вышел, но ее голос продолжал преследовать его и на улице.
- ... и три года назад, и четыре... Тьфу!
Он увидел свое отражение в витрине: низенький человечек с брюшком, робко
горбящийся. Пожалуй, все они правы: сморчок - и ничего больше.
Подошел автобус. Тримбл занес ногу на ступеньку, по его тут же втолкнул
внутрь подошедший сзади мускулистый детина, а когда он робко протянул
шоферу бумажку, детина оттолкнул его, чтобы пройти к свободному сиденью.
Тяжелый жесткий локоть нанес ему чувствительный удар по ребрам, но Тримбл
смолчал. Он уже давно свыкся с такими толчками.
Шофер презрительно ссыпал мелочь ему на ладонь, насупился и включил
скорость. Тримбл бросил пятицентовик в кассу и побрел по проходу. У окна
было свободное место, отгороженное плотной тушей сизощекого толстяка.
Толстяк смерил Тримбла пренебрежительным взглядом и не подумал подвинуться.
Привстав на цыпочки, Тримбл вдел пухлые пальцы в ременную петлю и повис
на ней, так ничего и не сказав. Через десять остановок он слез, перешел
улицу, привычно описав крутую петлю, чтобы пройти подальше от крупа
полицейского коня, затрусил по тротуару и благополучно добрался до конторы.
Уотсон уже сидел за своим столом и на "доброе утро" Тримбла проворчал
"хрр". Это повторялось каждый божий день - "доброе утро" и "хрр".
Потом начали подходить остальные. Кто-то буркнул Тримблу в ответ на его
"здравствуйте" что-то вроде "приветик", прочие же хмыкали, фыркали или
ехидно усмехались.
В десять прибыл директор. Он никогда не приезжал и не являлся, а только
прибывал. И на этот раз тоже. Директор прошествовал к себе в кабинет,
точно там ему предстояло заложить первый камень памятника, окрестить
линейный корабль ил
