Прус Болеслав - Дворец И Лачуга
ДВОРЕЦ И ЛАЧУГА
БОЛЕСЛАВ ПРУС
Глава первая,
в которой читатель знакомится с большой трубкой в не слишком больших палатах
Есть острова средь моря, есть оазисы средь пустынь, и есть тихие районы средь шумного города.
Такие безлюдья иногда расположены рядом с главными улицами, иногда составляют как бы их продолжение. Чтобы найти их, достаточно свернуть с какой-нибудь главной артерии движения и грохота – направо или налево. И уже через несколько минут гладкий асфальтовый тротуар становится неровной мостовой, мостовая превращается в пыльную дорогу, городской водосток в тропинку или придорожный ров.
Многоэтажные дома уступают место желтым, розовым, оранжевым и темным домикам, крытым обветшавшей дранкой, или заборам из старых досок. Еще дальше можно увидеть пошатнувшиеся от старости голубятни, колодцы с журавлями, доисторические масляные фонари, грядки капустных головок и деревья, силящиеся покрыться листвой и давать плоды.
В таких районах толстяк, едущий на обшарпанном извозчике, держится миллионером, осматривающим продающиеся земельные участки, а фельдшерский ученик в зеленом галстуке и отглаженной шляпе норовит сойти за банковского служащего. Здесь молодые женщины не улыбаются мимолетно на ходу, так как некому восхищаться их белыми зубами; мужчины тащатся как черепахи, ежеминутно готовые остановиться и глазеть даже на худую клячу с острой спиной, которая, прикрыв глаза, меланхолически щиплет чахоточную травку.
Вокруг этой пустыни возвышаются высокие фабричные трубы, черные или вишнево-красные крыши и острые башни костелов; вокруг кипит жизнь, слышен гомон людских голосов, грохот телег, колокольный звон или свист паровозов. Но здесь тишина.
Сюда редко заглядывает точильщик со своим издающим пронзительный визг станком и еще реже шарманщик со своим астматическим инструментом. Ни один баритон не ревет здесь: «Каменного угля! » – и ни один дискант не верещит: «Угля самоварного! » – и лишь время от времени оборванный еврей из Поцеева бормочет себе под нос: «Хандель, хандель! » – поскорей удирая в более цивилизованные места.
Люди добрые живут здесь без церемоний. В будние дни, укрывшись за заборами, доят своих коров, скликают поросят или выделывают на пользу ближним гробы и бочки; в воскресенье же в цветных жилетках и ночных кофточках усаживаются на лавках, поставленных вдоль домов, и переговариваются через садики с соседями. Их дети между тем играют посреди улицы в палочки, обливают друг друга водой или швыряют в редких прохожих камнями, в зависимости от обстоятельств и настроения.
Вот в такой-то части города, среди разноцветных лачужек, покосившихся сараев, неряшливо содержимых огородов и покрытых мусором площадей, возвышалось бледно-зеленое трехэтажное здание, именуемое состоятельным хозяином и бедными соседями – дворцом. Однако интересы истины заставляют нас признаться, что этот дворец был самым обыкновенным каменным особняком с небольшим огородом и насосом во дворе, с садом позади двора, шестью трубами и двумя громоотводами на крыше, с двумя огромными камнями по сторонам ворот и гипсовым изображением бараньей головы над воротами.
Вот и все, что можно сказать о «дворце», где сквозь два открытые в бельэтаже окна прохожий мог наблюдать такую сцену:
– Вандзя! Вандзюня! .. Вандочка! .. – с перерывами звал басистый голос, выдающий сильную усталость.
Одновременно в комнате мелькнула лысина, затем желтые нанковые панталоны, за ними пара цветных носков и раздался глухой грохот, словно от падения.
– Вандзюня-а-а! – повторил голос с такой
