Пристли Джон Бойнтон - Мой Дебют В Опере
Джон Бойнтон Пристли
Мой дебют в опере
Я принадлежу к числу очень немногих писателей, выступавших в Бичемской
оперной труппе. Правда, пение не входило в мои обязанности, хоть я и пел.
Правда и то, что я выступал в этой труппе всего один вечер. Меня не
приглашали выступить снова, но, с другой стороны, я и не напрашивался на
новое приглашение. Одного раза было вполне достаточно, ибо мое честолюбие
не распространяется на оперу; но теперь никто уже не скажет, что я не
выступал в опере, точно так же, как нельзя сказать, что я не бывал в
Африке - при мне мой вечер с Бичемской труппой и мои полдня в Алжире.
Время действия - десять лет назад, весна 1919 года. Место действия -
провинциальный город. Я только что вернулся с Великой Войны, как теперь
называют это мрачное, бесконечное, отвратительное чередование героизма и
скуки. Я пишу статьи и рецензии для местной газеты по гинее за колонку. На
одной из главных улиц я неожиданно встречаю старого однополчанина, и мы с
ним тут же обмываем встречу; потом он весьма приблизительно определяет
выпитое каждым из нас как "четверть пинты". Попутно выясняется, что на
этой неделе он работает в Бичемской оперной труппе. Я вспоминаю, что он
постоянно подвизался в местных театрах. Я сам видел его в ролях восточного
слуги, полицейского, присяжного, лесничего и в роли епископа в "Ричарде
Третьем". Поистине жалкой бывала неделя в нашем театре "Ройял", если он не
появлялся на сцене в качестве того или иного лица без речей. Сегодня он с
пятью приятелями занят в "Ромео и Джульетте" Гуно. Я не самый большой
поклонник этой оперы. Слушать ее у меня нет особого желания, но выступить
в "Ромео и Джульетте" я бы не отказался и даже выражаю готовность - так
нетерпеливы, так опрометчивы мы, любители - отдать плату за вечер (целых
два шиллинга шесть пенсов) человеку, чье место я займу. Это можно
устроить. Я должен подойти к театру в семь тридцать и ждать моего
однополчанина у служебного подъезда.
И вот я там, и он там, и мы оба, бросив последний взгляд на толпы
ожидающих зрителей, входим в служебный подъезд. Мы поднимаемся по
лестнице, потом спускаемся по лестнице, потом идем по стольким коридорам,
что я окончательно теряюсь. Наконец мы добираемся до костюмерной, где
жарко, как в печке, что вполне естественно, ибо она расположена,
по-видимому, где-то возле центра земли. Здесь висит одно большое зеркало,
стоят несколько больших театральных корзин, неистребимый запах грима и
один унылый маленький человечек без пиджака. На стене предупреждение:
"курить строго воспрещается". Мы все тут же закуриваем - все, кроме
маленького человечка, который уже курил, когда мы вошли, и, кажется, курит
без перерыва по меньшей мере лет сорок. Он открывает одну из корзин и
начинает бросать нам костюмы.
Мне достается черно-желтый камзол и трико - одна штанина черная, другая
в черную и желтую полоску; теперь я похож на толстую осу. Человечек
принимается за наши лица и в каждое по очереди втирает красную и
коричневую краску. Потом мы надеваем коричневые или черные парики, густые
и коротко подстриженные, и венчаем их небольшими круглыми шляпами
наподобие тех, что носят стражники в Тауэре. В парике очень жарко, и шляпы
через него не чувствуешь. Но мало этого - нам вручают длинные, чуть не
трехметровые пики. Мы, оказывается, городская стража Вероны, и я не
сомневаюсь, что мы выглядим как надо, а может быть, даже лучше, чем надо.
Мы все служили в армии и, держу пари, в два счета разогнали бы настоящую
город
