По Эдгар Алан - Тень
Эдгар Аллан ПО
ТЕНЬ
Парабола
Если я пойду и долиною тени...
Псалом Давида
Вы, читающие, находитесь еще в числе живых; но я, пишущий, к этому
времени давно уйду в край теней. Ибо воистину странное свершится и
странное откроется, прежде чем люди увидят написанное здесь. А увидев,
иные не поверят, иные усумнятся, и все же немногие найдут пищу для долгих
размышлений в письменах, врезанных здесь железным стилосом.
Тот год был годом ужаса и чувств, более сильных, нежели ужас, для
коих на земле нет наименования. Ибо много было явлено чудес и знамений, и
повсюду, над морем и над сушею, распростерлись черные крыла Чумы. И все же
тем, кто постиг движения светил, не было неведомо, что небеса предвещают
зло; и мне, греку Ойносу, в числе прочих, было ясно, что настало
завершение того семьсот девяносто четвертого года, когда с восхождением
Овна планета Юпитер сочетается с багряным кольцом ужасного Сатурна.
Особенное состояние небес, если я не ошибаюсь, сказалось не только на
вещественной сфере земли, но и на душах, мыслях и воображении человечества.
Над бутылями красного хиосского вина, окруженные стенами роскошного
зала, в смутном городе Птолемаиде, сидели мы ночью, всемером. И в наш
покой вел только один вход: через высокую медную дверь; и она,
вычеканенная искуснейшим мастером Коринносом, была заперта изнутри. Черные
завесы угрюмой комнаты отгораживали от нас Луну, зловещие звезды и
безлюдные улицы - но предвещанье и память Зла они не могли отгородить.
Вокруг нас находилось многое - и материальное и духовное, - что я не могу
точно описать: тяжесть в атмосфере... ощущение удушья.... тревога и,
прежде всего, то ужасное состояние, которое испытывают нервные люди, когда
чувства бодрствуют и живут, а силы разума почиют сном. Мертвый груз давил
на нас. Он опускался на наши тела, на убранство зала, на кубки, из которых
мы пили; и все склонялось и никло - все, кроме языков пламени в семи
железных светильниках, освещавших наше пиршество. Вздымаясь высокими,
стройными полосами света, они горели, бледные и недвижные; и в зеркале,
образованном их сиянием на поверхности круглого эбенового стола, за
которым мы сидели, каждый видел бледность своего лица и непокойный блеск в
опущенных глазах сотрапезников. И все же мы смеялись и веселились присущим
нам образом, то есть истерично; и пели песни Анакреона, то есть
безумствовали; и жадно пили, хотя багряное вино напоминало нам кровь. Ибо
в нашем покое находился еще один обитатель юный Зоил. Мертвый, лежал он
простертый, завернутый в саван - гений и демон сборища. Увы! Он не
участвовал нашем веселье, разве что его облик, искаженный чумою, и его
глаза, в которых смерть погасила моровое пламя лишь наполовину, казалось,
выражали то любопытство к нашему веселью, какое, быть может, умершие
способны выразить к веселью обреченных смерти. Но хотя я, Ойнос,
чувствовал, что глаза почившего остановились на мне, все же я заставил
себя не замечать гнева в их выражении и, пристально вперив мой взор в
глубину эбенового зеркала, громко и звучно пел песни теосца. Но понемногу
песни мои прервались, а их отголоски, перекатываясь в черных, как смоль,
завесах покоя, стали тихи, неразличимы и, наконец, заглохли. И внезапно из
черных завес, заглушивших напевы, возникла темная, зыбкая тень - подобную
тень низкая луна могла бы отбросить от человеческой фигуры - но то не была
тень человека или бога или какого-либо ведомого нам существа. И, зыблясь
меж завес покоя, она в конце концов застыла н
