Библиотека в кармане -зарубежные авторы

         

По Эдгар Алан - Сердце-Обличитель


Эдар Аллан По
Сердце-обличитель
Правда! Я нервный - очень даже нервный, просто до ужаса, таким уж
уродился; но как можно называть меня сумасшедшим? От болезни чувства мои
только обострились - они вовсе не ослабели, не притупились. И в
особенности - тонкость слуха. Я слышал все, что совершалось на небе и на
земле. Я слышал многое, что совершалось в аду. Какой я после этого
сумасшедший? Слушайте же! И обратите внимание, сколь здраво, сколь
рассудительно могу я рассказать все от начала и до конца.
Сам не знаю, когда эта мысль пришла мне в голову; но, явившись
однажды, она уже не покидала меня ни днем, ни ночью. Никакого повода у
меня не было. И бешенства я никакого не испытывал. Я любил этого старика.
Он ни разу не причинил мне зла. Ни разу не нанес обиды. Золото его меня не
прельщало. Пожалуй, виной всему был его глаз! Да, именно! Один глаз у него
был, как у хищной птицы, - голубоватый, подернутый пленкой. Стоило ему
глянуть на меня, и кровь стыла в моих жилах; мало-помалу, исподволь, я
задумал прикончить старика и навсегда избавиться от его глаза.
В этом-то вся суть. По-вашему, я сумасшедший. Сумасшедшие ничего не
соображают. Но видели бы вы меня. Видели бы вы, как мудро я действовал - с
какой осторожностью, с какой предусмотрительностью, с каким искусным
притворством принялся я за дело! Всю неделю, перед тем как убить старика,
я был с ним сама любезность. И всякую ночь, около полуночи, я поднимал
щеколду и приотворял его дверь - тихо-тихо! А потом, когда в щель могла
войти моя голова, я вводил туда затемненный фонарь, закрытый наглухо, так
плотно, что и капли света не могло просочиться, а следом засовывал и
голову. Ах, вы не удержались бы от смеха, если б видели, до чего ловко я
ее засовывал! Я делал это медленно - очень, очень медленно, чтобы не
потревожить сон старика. Лишь через час голова моя оказывалась внутри, так
что я мог видеть старика на кровати. Ха!.. Да разве мог бы сумасшедший
действовать столь мудро? А когда моя голова проникала в комнату, я
открывал фонарь с осторожностью - с превеликой осторожностью, - открывал
его (ведь петли могли скрипнуть) ровно настолько, чтобы один-единственный
тоненький лучик упал на птичий глаз. И все это я проделывал семь долгих
ночей - всегда ровно в полночь, - но глаз неизменно бывал закрыт, и я
никак не мог покончить с делом, потому что не сам старик досаждал мне, а
его Дурной Глаз. И всякое утро, когда светало, я преспокойно входил в
комнату и без робости заговаривал с ним, приветливо окликал его по имени и
справлялся, как ему спалось ночью. Сами видите, лишь очень проницательный
человек мог бы заподозрить, что каждую ночь, ровно в двенадцать, я
заглядывал к нему, пока он спал.
На восьмую ночь я отворил дверь с особенной осторожностью. Рука моя
скользила медленней, чем минутная стрелка на часах. До той ночи я никогда
еще так не упивался своим могуществом, своей прозорливостью. Я едва мог
сдерживать торжество. Подумать только, я потихоньку отворял дверь, а
старику и во сне не снились мои тайные дела и помыслы. Когда это пришло
мне на ум, я даже прыснул со смеху, и он, верно, услышал, потому что вдруг
шевельнулся, потревоженный во сне. Вы, может быть, подумаете, что я
отступил - но ничуть не бывало. В комнате у него было темным-темно (он
боялся воров и плотно закрывал ставни), поэтому я знал, что он не видит,
как приотворяется дверь, и потихоньку все налегал на нее, все налегал.
Я просунул голову внутрь и хотел уже было открыть фонарь, даже
на





Содержание раздела