По Эдгар Алан - Повесть Крутых Гор
Эдгар Аллан ПО
ПОВЕСТЬ КРУТЫХ ГОР
Осенью 1827 года, когда я некоторое время жид в штате Виргиния под
Шарлоттсвиллом, мне довелось познакомиться с мистером Огестесом Бедлоу.
Это был молодой человек, замечательный во всех отношениях, и он пробудил
во мне глубокий интерес и любопытство. Я обнаружил, что и телесный и
духовный его облик равно для меня непостижимы. О его семье я не смог
получить никаких достоверных сведений. Мне так и не удалось узнать, откуда
он приехал. Даже его возраст - хотя я и назвал его "молодым человеком" - в
немалой степени смущала меня. Бесспорно, он выглядел молодым и имел
обыкновение ссылаться на свою молодость, и все же бывали минуты, когда мне
начинало чудиться, что ему не менее ста лет. Однако более всего поражала в
нем его внешность. Он был очень высок и тощ. Он всегда горбился. Его руки
и ноги были необыкновенно худы, лоб - широк и низок. Лицо его покрывала
восковая бледность. Рот был большим и подвижным, а зубы, хотя и совершенно
крепкие, отличались удивительной неровностью, какой мне не доводилось
видеть ни у кого другого.
Однако его улыбка вовсе не была неприятной, как можно предположить,
но она никогда не изменялась и свидетельствовала лишь о глубочайшей
меланхолии, о постоянной неизбывной тоске. Его глаза были неестественно
велики и круглы, как у кота. И зрачки их при усилении иди уменьшении света
суживались и расширялись так, как это наблюдается у всего кошачьего
племени. В минуты волнения они начинали сверкать самым невероятным образом
и как бы испускали яркие лучи - не отраженные, но зарождающиеся внутри,
как в светильнике или в солнце; впрочем, чаще всего они оставались
пустыми, мутными и тусклыми, какими могут быть глаза давно погребенного
трупа.
Эти особенности его наружности, по-видимому, были ему крайне
тягостны, и он постоянно упоминал о них виноватым и оправдывающимся тоном,
который вначале производил на меня самое гнетущее впечатление. Вскоре,
однако, я привык к нему, и неприятное чувство рассеялось. Казалось, Бедлоу
пытался, избегая прямых утверждений, дать мне понять, что он не всегда был
таким и что постоянные невралгические припадки лишили его более чем
незаурядной красоты и сделали таким, каким я его вижу теперь. В течение
многих лет его лечил врач но фамилии Темплтон - человек весьма преклонного
возраста, лет семидесяти, если не более, - к которому он впервые обратился
в Саратоге и получил (или лишь вообразил, будто получил) большое
облегчение. В результате Бедлоу, человек очень богатый, предложил доктору
Темплтону весьма значительное годовое содержание, и тот согласился
посвятить все свое время и весь свой медицинский опыт ему одному.
В молодости доктор Темплтон много путешествовал и в Париже стал
приверженцем многих доктрин Месмера. Те мучительные боли, которые
постоянно испытывал его пациент, он облегчал исключительно с помощью
магнетических средств, и вполне естественно, что Бедлоу проникся
определенным доверием к идеям, эти средства породившим. Однако доктор,
подобно всем энтузиастам, прилагал все усилия, чтобы окончательно убедить
своего пациента в их истинности, и преуспел в этом настолько, что
страдалец согласился участвовать в различных экспериментах. Постоянное
повторение этих экспериментов привело к возникновению феномена, который в
паши дни стад настолько обычным, что уже почти не привлекает внимания, но
в эпоху, мною описываемую, был в Америке почти неизвестен. Я хочу сказать,
что между доктором Темплтоном и Бедлоу установил
