По Эдгар Алан - Овальный Портрет
Эдгар Алан По
Овальный портрет
Замок, в который мой камердинер осмелился вломиться, чтобы мне,
пораженному тяжким недугом, не ночевать под открытым небом, являл собою одно
из тех нагромождений уныния и пышности, что в жизни хмурятся среди Апеннин
столь же часто, сколь и в воображении госпожи Радклиф {1*}. По всей
видимости, его покинули ненадолго и совсем недавно. Мы расположились в одном
из самых маленьких и наименее роскошных апартаментов. Он находился в
отдаленной башне здания. Его богатое старинное убранство крайне обветшало.
На обтянутых гобеленами стенах висело многочисленное и разнообразное оружие
вкупе с необычно большим числом вдохновенных произведений живописи наших
дней в золотых рамах, покрытых арабесками. К этим картинам, висевшим не
только на стенах, но и в бесконечных уголках и нишах, неизбежных в здании
столь причудливой архитектуры, я испытывал глубокий интерес, вызванный, быть
может, начинающимся у меня жаром; так что я попросил Педро закрыть тяжелые
ставни - уже наступил вечер - зажечь все свечи высокого канделябра в головах
моей постели и распахнуть как можно шире обшитый бахромой полог из черного
бархата. Я пожелал этого, чтобы отдаться если не сну, то хотя бы созерцанию
картин и изучению томика, найденного на подушке и посвященного их разбору и
описанию.
Долго, долго я читал - и пристально, пристально смотрел. Летели
стремительные, блаженные часы, и настала глубокая полночь. Мне не нравилось,
как стоит канделябр, и, с трудом протянув руку, чтобы не тревожить моего
спящего камердинера, я поставил канделябр так, что свет лучше попадал на
книгу. Но это произвело совершенно неожиданное действие. Лучи бесчисленных
свечей (их было очень много) осветили нишу комнаты, дотоле погруженную в
глубокую тень, отбрасываемую одним из столбов балдахина. Поэтому я увидел
ярко освещенной картину, ранее мною вовсе не замеченную. Это был портрет
юной, только расцветающей девушки. Я быстро взглянул на портрет и закрыл
глаза. Почему я так поступил, сначала не ясно было и мне самому. Но пока мои
веки оставались опущены, я мысленно отыскал причину. Я хотел выиграть время
для размышлений - удостовериться, что зрение меня не обмануло, - успокоить и
подавить мою фантазию ради более трезвого и уверенного взгляда. Прошло всего
несколько мгновений, и я вновь пристально посмотрел на картину.
Теперь я не мог и не хотел сомневаться, что вижу правильно, ибо первый
луч, попавший на холст, как бы отогнал сонное оцепенение, овладевавшее моими
чувствами, и разом возвратил меня к бодрствованию.
Портрет, как я уже сказал, изображал юную девушку. Это было всего лишь
погрудное изображение, выполненное в так называемой виньеточной манере, во
многом напоминающей стиль головок, любимый Салли {2*}. Руки, грудь и даже
золотистые волосы неприметно растворялись в неясной, но глубокой тени,
образующей фон. Рама была овальная, густо позолоченная, покрытая
мавританским орнаментом. Как произведение искусства ничто не могло быть
прекраснее этого портрета. Но ни его выполнение, ни нетленная красота
изображенного облика не могли столь внезапно и сильно взволновать меня. Я
никак не мог принять его в полудремоте и за живую женщину. Я сразу увидел,
что особенности рисунка, манера живописи, рама мгновенно заставили бы меня
отвергнуть подобное предположение - не позволили бы мне поверить ему и на
единый миг. Я пребывал в напряженном размышлении, быть может, целый час,
полулежа и не отрывая взгляд от портрета. Наконец, постигнув
