По Эдгар Алан - Мистификация
Эдгар Аллан ПО
МИСТИФИКАЦИЯ
Ну уж коли ваши iannaai e iiioaiu oaeiau, oi eo iia ia iaaiaii
Нел Ноулэ
Барон Ритцнер фон Юнг происходил из знатного венгерского рода, все
представители которого (по крайней мере, насколько проникают в глубь веков
некоторые летописи) в той или иной степени отличались каким-либо талантом
- а большинство из них талантом к тому виду grotesquerie "Гротескного,
причудливого (франц.).", живые, хотя и не самые яркие примеры коей дал
Тик, состоявший с ними в родстве. Знакомство мое с бароном Ритцнером
началось в великолепном замке Юнг, куда цепь забавных приключений, не
подлежащих обнародованию, забросила меня в летние месяцы 18., aода. Там
Ритцнер обратил на меня внимание, а я, с некоторым трудом, постиг отчасти
склад его ума. Впоследствии, по мере того, как дружба наша, позволявшая
это понимание, становилась все теснее, росло и понимание; и когда, после
трехлетней разлуки, мы встретились в Г - не, я знал все, что следовало
знать о характере барона Ритцнера фон Юнга.
Помню гул любопытства, вызванный его появлением в университетских
стенах вечером двадцать пятого июня. Помню еще яснее, что, хотя с первого
взгляда все провозгласили его "самым замечательным человеком на свете",
никто не предпринял ни малейшей попытки обосновать подобное мнение. Его
уникальность представлялась столь неопровержимою, что попытка определить,
в чем же она состоит, казалась дерзкою. Но, покамест оставляя это в
стороне, замечу лишь, что не успел он вступить в пределы университета, как
начал оказывать на привычки, манеры, характеры, кошельки и склонности
всех, его окружающих, влияние совершенно беспредельное и деспотическое и в
то же время совершенно неопределенное и никак не объяснимое. Поэтому его
недолгое пребывание образует в анналах университета целую эру, и все
категории лиц, имеющих к университету прямое или косвенное отношение,
называют ее "весьма экстраординарным временем владычества барона Ритцнера
фон Юнга".
По прибытии в Г - н он пришел ко мне домой. Тогда он был
неопределенного возраста, то есть не давал никакой возможности догадаться
о своем возрасте. Ему могли дать пятнадцать или пятьдесят, а было ему
двадцать один год семь месяцев. Он отнюдь не был красавцем - скорее
наоборот. Контуры его лица отличались угловатостью и резкостью: вздернутый
нос; высокий и очень чистый лоб; глаза большие, остекленелые; взор
тяжелый, ничего не выражающий. По его слегка выпяченным губам можно было
догадаться о большем. Верхняя так покоилась на нижней, что невозможно было
вообразить какое-либо сочетание черт, даже самое сложное, способное
производить столь полное и неповторимое впечатление безграничной гордости,
достоинства и покоя.
Несомненно, из вышеуказанного можно вывести, что барон относился к
тем диковинным людям, встречающимся время от времени, которые делают науку
мистификации предметом своих изучении и делом всей своей жизни. Особое
направление ума инстинктивно обратило его к этой науке, а его наружность
неимоверно облегчила ему претворение в действие его замыслов. Я
непререкаемо убежден, что в прославленную пору, столь причудливо
называемую временем владычества барона Ритцнера фон Юнга, ни один г-нский
студент не мог хоть сколько-нибудь проникнуть в тайну его характера. Я и
вправду держусь того мнения, что никто в университете, исключая меня, ни
разу и не помыслил, будто он способен шутить словом или делом - скорее в
этом заподозрили бы старого бульдога, сторожившего садовые ворота, при
