По Эдгар Алан - Метценгерштейн
Эдгар Аллан ПО
МЕТЦЕНГЕРШТЕЙН
Pestis eram vivus - moriens
tua mors его.
Martin Luther
При жизни я был тебе чумой - умирая,
я буду твоей смертью.
Мартин Лютер (лат.)
Ужас и рок шествовали по свету во все века. Стоит ли тогда говорить,
к какому времени относится повесть, которую вы сейчас услышите? Довольно
сказать, что в ту пору во внутренних областях Венгрии тайно, но упорно
верили в переселение душ. О самом этом учении - то есть о ложности его
или, напротив, вероятности - я говорить не стану. Однако же я утверждаю,
что недоверчивость наша по большей части (а несчастливость, по словам ,
Лабрюйера, всегда) "vient de ne pouvoir etre seui" "Происходит оттого, что
человек не может быть наедине с собой (фр.).".
Iо суеверье венгров кое в чем граничило с нелепостью. Они - венгры -
весьма существенно отличались от своих восточных учителей. Например, душа,
говорили первые (я привожу слова одного проницательного и умного
парижанина), "ne demeure qu'une seule fois dans un corps sensible: au
reste - un cheval, un chien, un homme meme, n'est que la ressemblance peu
tangible de ces animaux "Лишь однажды вселяется в разумную оболочку; во
всех остальных воплощениях - в лошади, в собаке, даже в человеке - она
остается почти совершенно им чужда (фр.)."" Веками враждовали между собою
род Берлифитцингов и род Метценгерштейнов. Никогда еще жизнь двух столь
славных семейств не была отягощена враждою столь ужасной. Источник этой
розни кроется, пожалуй, в словах древнего пророчества: "Высоко рожденный
падет низко, когда, точно всадник над конем, тленность Метценгерштейнов
восторжествует над нетленностью Берлифитцингов".
Разумеется, слова эти сами по себе мало что значили. Но причины более
обыденные в самом недавнем времени привели к событиям, столь же
непоправимым. Кроме того, земли этих семейств соприкасались, что уже само
по себе с давних пор рождало соперничество. К тому же близкие соседи редко
состоят в дружбе, а обитатели замка Берлифитцинг со своих высоких стен
могли заглядывать в самые окна дворца Метценгерштейн. И едва ли не
королевское великолепие, которое таким образом открывалось их взорам,
менее всего способно было успокоить ревнивые чувства семейства не столь
древнего и не столь богатого. Можно ли тогда удивляться, что, каким бы
нелепым ни было то прорицание, оно вызвало и поддерживало распрю двух
родов, которые, подстрекаемые соперничеством, переходящим из поколения в
поколение, и без того непременно должны были враждовать. Пророчество,
казалось, лишь предрекло - если оно вообще предрекало что бы то ни было -
окончательное торжество дома, и без того более могущественного, а домом
слабейшим и менее влиятельным вспоминалось, конечно же, с горькою злобой.
Высокородный Вильгельм, граф Берлифитцинг, в ту пору, о которой идет
рассказ, был дряхлым, впавшим в детство стариком и отличался единственно
неумеренной и закоренелой неприязнью к семье своего соперника и столь
страстной любовью к лошадям и охоте, что ни дряхлость тела, ни преклонный
возраст, ни ослабевший ум не мешали ему всякий божий день подвергать себя
опасностям полеванья.
Фредерик, барон Метценгерштейн, напротив того, еще не достиг
совершеннолетия. Отец его, министр Г., умер молодым. Мать, баронесса
Мария, ненадолго пережила своего супруга. Фредерику в ту пору шел
девятнадцатый год. В городе восемнадцать лет - срок не долгий, на приволье
же, да еще столь великолепном, каким было старое поместье, течение времени
исполнено более глубокого
