Перуц Лео - Ночью Под Каменным Мостом
Лео Перуц
Ночью под каменным мостом
Перевод с немецкого К. Белокурова под редакцией И. Богданова
I. ЧУМА В ЕВРЕЙСКОМ ГОРОДЕ
Осенью 1589 года, в самый разгар смертоносной детской эпидемии,
свирепствовавшей в пражском еврейском квартале, по Белелесгассе, что ведет
от Николаевой площади к еврейскому кладбищу, тащились два бедных седых
забавника, которые добывали себе на пропитание тем, что веселили гостей на
еврейских свадьбах.
Смеркалось. Старики ослабели от голода, потому что за два дня едва ли
съели по ломтику хлеба. Времена для забавников наступили скверные. С того
дня, когда на невинных детей обрушился гнев Божий, не было более свадеб и
радостных праздников в еврейском городе.
Один из приятелей, старый Коппель-Медведь, уже с неделю назад отнес к
ростовщику Маркусу Копршивому косматый мех, в котором он, подражая дикому
зверю, выделывал забавные прыжки. Другой, Екеле-дурачок, заложил серебряные
бубенчики со своего колпака. Теперь у них не осталось ничего, кроме
залатанной одежды да худых башмаков. Правда, у Екеле еще была старая
надтреснутая скрипка, за которую ростовщик ничего не хотел давать.
Они шли медленно, так как еще не вполне стемнело, а им не хотелось,
чтобы их кто-нибудь увидел, когда они войдут на кладбище. Много лет они
честно зарабатывали свой будничный хлеб и субботнее угощение, а теперь им
предстояло под покровом ночи, таясь от людей, искать между могильных камней
медные пфенниги, которые благочестивые посетители кладбища иногда оставляли
нищим вместе с крошками для голубей.
Когда они вышли на концевой перекресток Белелесгассе и увидели слева от
себя стену кладбища, Екеле-дурачок остановился и указал на дверь починщика
обуви Герсона Халеля.
-- Наверно, Блюмочка у сапожника еще не спит, -- сказал он. -- Я сыграю
ей песенку: "Мне сегодня шесть лет, и так радостно мне". И она выйдет на
улицу и потанцует перед нами!
Коппель-Медведь очнулся от своих грез о теплом реповом супе с
маленькими кусочками мяса.
-- Вот дурак! -- буркнул он. -- Если даже придет Мессия и исцелит всех
больных, ты все равно останешься дурнем. Что мне до сапожниковой Блюмочки? И
что мне до ее танца? Я болен от голода, и скоро меня уже не будут слушаться
руки и ноги.
-- Если ты болен от голода, так возьми ножик, наточи его да зарежься!
-- посоветовал Екеле. Потом он снял с плеча скрипку и начал наигрывать.
Но сколько он ни играл, дочка сапожника не выходила. Наконец Екеле
повесил скрипку на плечо, перешел через улицу и робко заглянул в окошко.
В комнате было темно и пусто, но в печке слабо светились уголья, и
Екеле увидел сапожника и его жену, сидевших на низкой скамейке в углу. Они
тихо пели погребальную молитву по своей Блюмочке, которую схоронили за день
до того.
-- Она умерла, -- прошептал Екеле. -- И сапожник теперь свалился с неба
на жесткую землю... Я все бы отдал, чтобы она жила, но у меня ничего нет.
Она была еще совсем крошка, но мне казалось -- весь мир сияет в ее глазах.
Пять лет было ей, и вот она должна жевать холодную глину...
-- Если смерть приходит на рынок, то она покупает все, -- проворчал
Коппель-Медведь. -- Никто ей не мал, ничто не уйдет от нее!
Отойдя от окна, они тихо зашептали слова из псалма царя Давида:
-- Ныне, когда ты покоишься под сенью Всемогущего, тебя не может
коснуться никакая скорбь. Ибо Он повелевает духами небесными, и они
сопровождают тебя на пути твоем, и они понесут тебя на руках своих, чтобы ты
не споткнулся о камень...
Наступила полночь. На небе между темных д
