О'Коннор Фрэнк - Венок
Фрэнк О'Коннор
Венок
Перевод М. Шерешевской
Известие о том, что в дублинской лечебнице умер его друг, отец Девин,
ошеломило отца Фогарти. Смерть, как все необратимое, не укладывалась у
него в голове. Достав старую фотографию группы семинаристов, он поставил
ее на камин и весь вечер смотрел на нее. Умиое, бескровное, словно
съежившееся личико Девина выделялось среди остальных, почти такое же,
каким оно выглядело в последние годы - разве что на нем не было пенсне.
Они с Фогарти росли в захолустном городишке, где отец Девина
учительствовал, а мать Фогарти держала лавку. Еще тогда все знали, что
Девин самой природой предназначен в священники: такой умный, послушный,
благонравный мальчик! К Фогарти это призвание пришло позднее и совершенно
неожиданно - не только для окружающих, но и для него самого.
Все эти годы они оставались друзьями, относясь друг к другу с
нежностью, когда бывали вместе, критически и не без иронии - когда врозь.
Последний год они не виделись. Девину не везло. При старом епископе,
Гэллогли, он жил как за каменной стеной, новый же - Лэглен - не взлюбил
его. Отчасти по вине самого Девина: он не умел держать язык за зубами.
Остроумный, язвительный, Девин говорил о собратьях по профессии, отнюдь не
обладавших его дарованиями, все, что приходило на ум. Фогарти вспомнил,
что Девин говорил о нем. Делая вид, будто убежден, что Фогарти всегда
выступает в какой-то роли, он с наигранной кротостью осведомлялся, с кем
на этот раз ему придется иметь дело - Нероном, Наполеоном или Франциском
Ассизским.
В памяти всплывало прошлое: случайные вылазки вдвоем, планы
каникулярных поездок за границу, которые так и не осуществились; теплое
искреннее чувство, столь естественное для Фогарти, поднялось в его душе и,
поняв, что на этом свете ему уже никогда не придется выразить его другу,
он заплакал. В проявлении чувств Фогарти был прост, как ребенок. В хорошем
настроении изобретал немыслимо озорные "штуки", в дурном - днями терзался
из-за воображаемых обид, которые так же легко забывал, как внезапно и
бурно вспоминал, или же яростно и беспричинно клял себя за собственные
недостатки. Он очень удивился бы, узнав, что, несмотря на свои превращения
то в Нерона, то в Наполеона, пэ только не утратил, как многие куда более
умные люди, способность понимать окружающих, а напротив, с годами развил
ее, и теперь, в свои сорок лет, был мудрее и человечнее, чем в двадцать.
И все же необратимое не укладывалось у него в голове. Ему нужно было
излить душу, и, за неимением никого лучшего, он позвонил Джексону -
викарию, с которым Девин тоже дружил. Откровенно говоря, Фогарти
недолюбливал Джексона, считая его человеком суетным, циничным, не чуждым
карьеризма, и обычно называл самым бранным из имеющихся в его запасе слов
- иезуит. Он не раз спрашивал Девина, что тот находит в Джексоне, но из
его ответов мало что уразумел.
- На твоем месте я не слишком доверял бы этому молодому Лойоле, -
бросил он как-то Девину небрежносветским тоном. Но теперь ему было не до
светскости.
- Какое ужасное известие. О Девине. Вы ведь знаете? - сказал он.
- Знаю, - протянул Джексон в своей обычной уклончиво-скрытной манере,
словно боясь сказать лишнее даже по такому поводу. - Счастливый исход для
бедняги, надо полагать.
Именно этот тон и доводил Фогарти до белого каления. Точно речь шла о
дряхлой болонке, которую отправили к ветеринару.
- Надеюсь, Девин это оценил, - зло буркнул он. - Я собираюсь в Дублин,
чтобы сопровождать гроб. Вы
