О'Генри - Среди Текста
О. Генри
"Среди текста"
Он завладел моим вниманием, как только сошел с парома на
Дебросс-стрит. Он держался с независимостью человека, для
которого не только весь земной шар, но и вся вселенная не
таит в себе ничего нового, и с величественностью вельможи,
возвращающегося после долголетнего отсутствия в свои родовые
владения. Но, несмотря на этот независимо-величественный
вид, я сразу же решил, что никогда прежде его нога не
ступала на скользкую булыжную мостовую Города Множества
Калифов.
На нем был свободный косном какого-то неопределенного
синевато-коричневатого цвета и строгая круглая панама без
тех залихватских вмятин и перекосов, которыми северные
франты уродуют этот тропический головной убор. А главное, в
жизни своей я не видел более некрасивого человека. Эго было
безобразие не столько отталкивающее, сколько поразительное;
его создавала почти линкольновская грубость и неправильность
черт, внушавшая изумление и страх. Так, вероятно, выглядели
африты, или джины, выпущенные рыбаком из запечатанного
сосуда. Звали его Джадсон Тэйт; я это узнал потом, но для
удобства рассказа буду с самого начала называть его по
имени. На шее у него был зеленый шелковый галстук,
пропущенный сквозь топазовое кольцо, а в руке - трость из
позвонков акулы.
Джадсон Тэйт обратился ко мне с пространными расспросами
об улицах и отелях Нью- Йорка, сохраняя при этом небрежный
тон человека, у которого вот сейчас, только что, вылетели из
памяти кое-какие незначительные подробности. У меня не было
никаких поводов обойти молчанием тот уютный отель в деловой
части города, в котором жил я сам, а потому начало вечера
застало нас уже вкусившими сытный обед (за мой счет) и
вполне готовыми вкушать приятный отдых и дым сигары в
удобных креслах в тихом уголке салона.
Видно, Джадсона Тэйта беспокоила какая-то мысль, и ему
хотелось поделиться этой мыслью со мной. Он уже считал меня
своим другом, и, глядя на его темно- коричневую боцманскую
ручищу, которой он рубил воздух у меня перед носом,
подчеркивая окончания своих фраз, я думал: "А что, если он
так же скор на вражду, как и на дружбу?"
Как только этот человек заговорил, я обнаружил, что он
наделен своеобразным даром. Его голос был точно музыкальный
инструмент, звук которого проникает в душу, и он мастерски,
хотя и несколько нарочито, играл на этом инструменте. Он не
старался заставить вас забыть о безобразии его лица;
напротив, он точно выставлял это безобразие напоказ, делая
его частью той магической силы, которою обладала его речь.
Слушая с закрытыми глазами дудочку этого крысолова, вы были
готовы идти за ним до самых стен Гаммельна. Идти дальше вам
помешало бы отсутствие детской непосредственности. Но пусть
он сам подбирает мелодию к нижеследующим словам; тогда, если
слушателю станет скучно, можно будет сказать, что виновата
музыка.
- Женщины, - объявил Джадсон Тэйт, - загадочные создания.
Мне стало досадно. Не для того я уселся с ним тут, чтобы
выслушивать эту старую, как мир, гипотезу, этот избитый,
давным-давно опровергнутый, облезлый, убогий, порочный,
лишенный всякой логики откровенный софизм, эту древнюю,
назойливую, грубую, бездоказательную, бессовестную ложь,
которую женщины сами же изобрели и сами всячески
поддерживают, раздувают, распространяют и ловко навязывают
всему миру с помощью разных тайных, искусных и коварных
уловок, для того чтобы оправдать, подкрепить и усилить свои
чары и свои замыслы.
- Ну, разве уж так! - сказал я
- Вы когда-нибудь сл
