О'Генри - Чья Вина
О. Генри
Чья вина?
В качалке у окна сидел рыжий, небритый; неряшливый,
мужчина. Он только что закурил трубку и с удовольствием
пускал синие клубы дыма. Он снял башмаки и надел выцветшие
синие ночные туфли. - Сложив пополам вечернюю газету, он с
угрюмой жадностью запойного потребителя новостей глотал
жирные черные заголовки, предвкушая, как будет запивать их
более мелким шрифтом текста.
В соседней комнате женщина готовила ужин. Запахи жареной
грудинки и кипящего, кофе состязались с крепким духом
трубочного табака.
Окно выходило на одну из тех густо населенных улиц
Ист-Сайда, где с наступлением сумерек открывает свой
вербовочный пункт Сатана. На улице плясало, бегало, играло
множество ребятишек. Одни были в лохмотьях, другие - в
чистых белых платьях и с ленточками в косах; одни - дикие и
беспокойные, как ястребята, другие - застенчивые и тихие;
одни выкрикивали грубые, непристойные слова, другие слушали,
замирая от ужаса, но скоро должны были к ним привыкнуть.
Толпа детей резвилась в обители Порока. Над этой площадкою
для игр всегда реяла большая птица. Юмористы утверждали,
что это аист. Но жители Кристи-стрит лучше разбирались в
орнитологии: они называли ее коршуном.
К мужчине, читавшему у окна, робко подошла
двенадцатилетняя девочка - и сказала:
- Папа, поиграй со мной в шашки, если ты не очень устал.
Рыжий, небритый, неряшливый мужчина, сидевший без сапог у
окна, ответил, нахмурившись:
- В шашки? Вот еще! Целый день работаешь, так нет же, и
дома не дают отдохнуть. Отчего ты не идешь на улицу, играть
с другими детьми?
Женщина, которая стряпала ужин, подошла к дверям.
- Джон, - сказала она, - я не люблю, когда Лиззи играет
на улице. Дети набираются там чего не следует. Она весь
день просидела в комнатах. Неужели ты не можешь уделить ей
немножко времени и заняться с ней, когда ты дома?
- Если ей нужны развлечения, пусть идет на улицу и
играет, как все дети, - сказал рыжий, небритый, неряшливый
мужчина. - И оставьте меня в покое.
- Ах, так? - сказал Малыш Меллали. - Ставлю пятьдесят
долларов против двадцати пяти, что Энни пойдет со мной на
танцульку. Раскошеливайтесь.
Малыш был задет и уязвлен, черные глаза его сверкали. Он
вытащил пачку денег и отсчитал на стойку бара пять десяток.
Три или четыре молодых человека, которых он поймал на слове,
тоже выложили свои ставки, хотя и не так поспешно. Бармен,
он же третейский судья, собрал деньги, тщательно завернул их
в бумагу, записал на ней условия пари огрызком карандаша и
засунул пакет в уголок кассы.
- Ну и достанется тебе на орехи, - сказал один из
приятелей, явно предвкушая удовольствие.
- Это уж моя забота, - сурово отрезал Малыш. - Наливай,
Майк.
Когда все выпили, Бэрк - прихлебатель, секундант, друг и
великий визирь Малыша вывел его на улицу, к ларьку
чистильщика сапог на углу, где решались все важнейшие дела
Клуба Полуночников. Пока Тони в пятый раз за этот день
наводил глянец на желтые ботинки председателя и секретаря
клуба, Бэрк пытался образумить своего начальника.
- Брось эту блондинку, Малыш, - советовал он, - наживешь
неприятностей. Тебе что же, твоя-то уже нехороша стала?
Где ты найдешь другую, чтобы тряслась над тобой так, как
Лиззи? Она стоит сотни этих Энни.
- Да мне Энни вовсе и не нравится, - сказал Малыш. Он
стряхнул пепел от папиросы на сверкающий носок своего
башмака и вытер его о плечо Тони. - Но я хочу проучить
Лиззи. Она вообразила, что я - ее собственность.
Бахвалится, будто я не смею и заговорить с д
