О'Доннелл К М - Отцы И Дети
К.М.О'Доннелл
Отцы и дети
Я запряг своего отца. Месяцы, нет, годы я ждал этого мгновения; теперь
не выдержал и, размахивая кнутом, с гиканьем гоню его по улицам. Он
семенит, с трудом переставляя подагрические ноги; дряблый рот исходит
слюною. Отец старается изо всех сил, стонет, жалуется, что я слишком часто
и больно вытягиваю его кнутом. Но я непреклонен, чаша моего терпения полна
до краев. Я жажду возмездия. Может быть, со стороны это кажется жестоким,
но таков обычай.
Вдоль обочины рядами встали люди. Впрочем, они ничуть не удивлены.
Каждое погожее воскресенье сыновья и дочери с утра запрягают отцов и
гоняют их до самого полудня. Погонщиков обычно десяток-два, но сегодня
остальные, возможно, из уважения ждут, пока я не исполню свой долг.
Все-таки я долго терпел, был сама покорность и теперь заслуживаю всеобщего
внимания и нахожусь вне конкуренции.
Нам предстоит дорога длиной в милю, вниз по главной улице, и уже на
полпути я тяжело дышу, хотя не нанес ему и десятой доли всех положенных
оскорблений. Я задыхаюсь от избытка чувств и оттого, что устал на него
кричать.
- Но-о-о! Сукин ты сын! - погоняю я его, когда мы пересекаем Третью
улицу. - На, получай! - хлещу с размаху и вижу пульсирующие ручейки крови
- они как набрякшие жилки на бледной коже. Он уже стар - ему семьдесят
восемь лет.
- Вот тебе за то, что ты не взял меня с собой на автостоянку, -
приговариваю я и хлещу кнутом. - Тогда ты сказал, что это работа для
мужчин и я должен остаться с матерью в ресторане. А вот это - за то, что
ты недодал мне карманных денег, помнишь? Педик старый! Стал выдавать по
семьдесят пять центов, потому что тебе не нравились мои друзья! Не
нравились, видите ли! - выкрикиваю я и со свистом опускаю кнут на его
спину. - За тридцать лет тебе даже в голову не пришло, что у меня есть
свой внутренний мир, свои мечты, свой смысл жизни. И ты посмел спорить со
мною!
Отец пыхтит и ускоряет шаг. Толпа вяло аплодирует, когда он ковыляет
мимо, и я снова вытягиваю его кнутом, заставляя увеличить скорость.
- Вспомни, как я целовался с Дорис в гостиной, а ты вошел - в пижаме,
старый сукин сын, - и сказал, что мне еще рано! Вспомни! Я не забыл это,
чертов старик, - говорю я, отпуская ему очередной удар. - Это за то, что
ты вынуждал мать ложиться с тобой, несмотря на ее усталость, болезнь или
отвращение к этому; за то, что лапал ее и уводил в спальню! Получай! -
хлещу его изо всех сил.
Боль заставляет плясать кровь в его венах, и он испускает жалобный вой.
Это прекрасно, прекрасно: танец его крови, гармония его крика, музыка его
боли, радость моего освобождения - все вместе, и еще солнце, улица,
облака, телега, кнут, память, утрата и возмездие...
Мы несемся через весь город к неминуемой развязке...
Я везу своего сына. Тридцать шесть лет я ждал этого мгновения, и,
наконец, мое время пришло. Мерзкое отродье! Он визжит, сидя в тележке
позади меня, воет и рыдает; кнут дрожит в руке - его унижение на виду у
всех, кто пришел посмотреть на нас. Многие отцы в этом городе везли своих
сыновей. Теперь моя очередь. О, как долго, невыносимо долго я ждал этого!
Я едва сдерживаю слова благодарности, которые хочу прокричать солнцу.
Недавно еще шел дождь, но сейчас прояснилось. Нас видят все, видят его
мучения, его вину, его ужас, его потуги - да, настало время, и это
свершилось, ибо я не мог более терпеть. Сзади доносятся его гневные
окрики, а кнут лишь слегка задевает меня, не принося никакого вреда.
- Так тебе, щенок, - шепчу я.
