Муркок Майкл - Пёс Войны И Боль Мира
Майкл МУРКОК
ПЕС ВОЙНЫ И БОЛЬ МИРА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Это случилось в год, когда ужасная судьба постигла сельчан и их детей и
когда я, впервые встретив Люцифера, был ввергнут в ад, так как Князь Тьмы
желал заключить со мной соглашение.
До мая 1631 года я командовал нерегулярными соединениями пехоты, в
основном состоявшими из поляков, шведов и шотландцев. Я отделился от них
после грабежа и уничтожения города Маглебурга, когда мы выступили на
стороне армии католических мятежников под предводительством графа Иоганна
Барклая Тилли. Тогда нам удалось получить небольшую добычу в оплату за
трудную работу, которая удалась благодаря хитрости, заключавшейся в том,
что мы пустили по ветру маленькие надувные шары, к которым были привязаны
мешочки с порохом и город превратился в огромную пороховую бочку.
Мои люди, разгоряченные борьбой и готовые на любые подвиги, хотели и
дальше сражаться на стороне мятежников, но им не нравилось обращение с ними
самого Тилли, и было решиено с ним распрощаться. Армия Тилли, несмотря на
свое мужество и отвагу, обладала скверным вооружением и оснащением, а
изменений в этом не предвиделось. Нам же требовалась передышка. Тогда мы
направились на юг, к подножию гор Гарца, где и хотели остаться на некоторое
время. Со временем я заметил, что кое-кто из моих людей хочет получить
несколько больше, чем вышло за компанию, причем за мой счет, и однажды
ночью я оседлал коня и продолжил свое путешествие в одиночестве, захватив с
собой при этом все продовольствие.
Но и после того как я оставил своих людей, долго не удавалось
освободиться от ощущения смерти и опустошенности.
Мир лежал при смерти и кричал от боли.
К полудню я проехал мимо семи виселиц, на которых висели трупы мужчин и
женщин, миновал три колеса, где был распят мужчина и ребенок с вывернутыми
плечами. Приближаясь к остаткам кола, на котором был сожжен бедняга (ведьма
или еретик), я увидел белые кости, проглядывающие сквозь мясо и дерево, и
обожженные огнем.
И не было ни одного поля, пощаженного огнем, каждый лес в нескольких
местах тлел. На дорогах лежал черный след копоти от черного дыма, который,
несомненно, появлялся в результате сжигания бесчисленного множества трупов
в разграбленных деревнях, селениях, уничтоженных в результате обстрела и
осады, и темным был мой путь, освещаемый только огнем сжигаемых деревень и
аббатств. Дни были черными или серыми, независимо от того, светило солнце
или нет: ночи были красными, как кровь, и белыми от бледной, как труп,
луны.
Все вокруг было мертво или при смерти. Все было в отчаянии.
Жизнь покидала Германию, и, возможно, весь мир-везде были только трупы.
Иногда я замечал какое-нибудь оборванное существо, которое пересекало улицу
передо мной, шатаясь и спотыкаясь. Часто это оказывалась старуха, и она
умирала прежде, чем я подъезжал к ней.
На полях сражений даже сами вороны лежали мертвыми в остатках своих
трупных пиршеств, еще с кусками гнилого мяса в клювах. Глаза их
бессмысленно таращились в пустоту, а может быть и дальше, в бесконечность,
где еще могла оставаться надежда.
И я начал подозревать, что сам я и мой конь остались единственными еще
живыми существами только благодаря счастливой случайности или счастливой
судьбе. Если у Господа и было желание уничтожить мир, то именно это сейчас
происходило.
Я наловчился убивать с легкостью, изяществом, хитрой сноровкой, не
сомневаясь. Мое коварство всегда было неожиданным и решительным, когда дело
доходило до богатства или совершенство
