Монтень Мишель - Опыты - О Дружбе (Фрагмент)
Мишель Монтень
Опыты: О дружбе (фрагмент)
Присматриваясь к приемам одного находящегося у меня живописца, я
загорелся желанием последовать его примеру. Он выбирает самое лучшее место
посредине каждой стены и помещает на нем картину, написанную со всем
присущим ему мастерством, а пустое пространство вокруг нее заполняет
гротесками, то есть фантастическими рисунками, вся прелесть которых состоит
в их разнообразии и причудливости. И, по правде говоря, что же иное и моя
книга, как не те же гротески, как не те же диковинные тела, слепленные как
попало из различных частей, без определенных очертаний, последовательности и
соразмерности, кроме чисто случайных?
Desinit in piscem mulier formosa superne[1].
В последнем я иду вровень с моим живописцем, но что до другой, лучшей
части его труда, то я весьма отстаю от него, ибо мое умение не простирается
так далеко, чтобы я мог решиться задумать прекрасную, тщательно отделанную
картину, написанную в соответствии с правилами искусства. Мне пришло в
голову позаимствовать ее у Этьена де Ла Боэси, и она принесет честь всему
остальному в этом труде. Я имею в виду его рассуждение, которому он дал
название "Добровольное рабство" и которое люди, не знавшие этого, весьма
удачно перекрестили в "Против единого"[2]. Он написал его, будучи
еще очень молодым, в жанре опыта в честь свободы и против тиранов. Оно с
давних пор ходит по рукам людей просвещенных и получило с их стороны высокую
и заслуженную оценку, ибо прекрасно написано и полно превосходных мыслей.
Нужно, однако, добавить, что это отнюдь не лучшее из того, что он мог бы
создать; и если бы в том, более зрелом возрасте, когда я его знал, он
возымел такое же намерение, как и я ( записывать все, что ни придет в
голову, мы имели бы немало редкостных сочинений, которые могли бы сравниться
со знаменитыми творениями древних, ибо я не знаю никого, кто мог бы
сравниться с ним природными дарованиями в этой области. Но до нас дошло, да
и то случайно, только это его рассуждение, которого, как я полагаю, он
никогда после написания больше не видел, и еще кое-какие заметки о январском
эдикте[3] (заметки эти, быть может, будут преданы гласности
где-нибудь в другом месте), ( эдикте столь знаменитом благодаря нашим
гражданским войнам. Вот и все ( если не считать книжечки его сочинений,
которую я выпустил в свет[4], ( что мне удалось обнаружить в
оставшихся от него бумагах, после того как он, уже на смертном одре, в знак
любви и расположения, сделал меня по завещанию наследником и своей
библиотеки и своих рукописей. Я чрезвычайно многим обязан этому
произведению, тем более что оно послужило поводом к установлению между нами
знакомства. Мне показали его еще задолго до того, как мы встретились, и оно,
познакомив меня с его именем, способствовало, таким образом, возникновению
между нами дружбы, которую мы питали друг к другу, пока богу угодно было,
дружбы столь глубокой и совершенной, что другой такой вы не найдете и в
книгах, не говоря уж о том, что между нашими современниками невозможно
встретить что-либо похожее. Для того, чтобы возникла подобная дружба,
требуется совпадение стольких обстоятельств, что и то много, если судьба
ниспосылает ее раз в три столетия.
Нет, кажется, ничего, к чему бы природа толкала нас более, чем к
дружескому общению. И Аристотель указывает, что хорошие законодатели пекутся
больше о дружбе, нежели о справедливости[5]. Ведь высшая ступень
ее совершенства ( это и есть справедливость. Ибо, вообще говор
