Миллхаузер Стивен - Ковры-Самолеты
Стивен Миллхаузер
КОВРЫ-САМОЛЕТЫ
Перевод Анастасии Грызуновой
В длинные летние дни моего детства игры вспыхивали внезапно, пылали
ослепительно и выгорали без следа. Лето было такое долгое, что постепенно
становилось длиннее всего года, медленно выползало за грань жизни, но в каждой
точке этой бесконечности стремилось к завершению, ибо по большей части только
и делало, что дразнило нас концом, безостановочно перетекая в длинную тень,
что вытягивалась у нас за спиной к концу каникул. А поскольку лето всегда
кончалось и притом длилось бесконечно, игры начинали нас раздражать, мы
жаждали новых, более насыщенных. Августовские сверчки трещали все громче,
одинокий красный лист выглядывал с зеленой летней ветки, мы, словно в
отчаянии, кидались в новые приключения, а долгие неизменные дни тяжелели от
скуки и тоски.
Я впервые увидел ковры на задних дворах по соседству. Они мелькали за
гаражами, разноцветно вспыхивали за домами на две семьи, где бельевые веревки
на шкивах тянулись от переднего крыльца к высоким серым шестам, и
старики-итальянцы в соломенных шляпах копались в земле меж грядками помидоров
и кукурузы по пояс. Однажды я видел один в дальнем конце узкого заросшего
травой прохода между оштукатуренными домами - ковер легко скользил над землей
не выше мусорных баков. Я их замечал, но интересовался ими не больше, чем
прыжками через скакалку, за которыми лениво наблюдал на школьной площадке, или
опасными играми с перочинным ножом, которыми развлекались парни постарше на
задворках кондитерской. Как-то утром я увидел ковер на соседнем дворе; четыре
мальчика стояли вокруг и неотрывно за ним следили. Я не удивился, когда спустя
несколько дней отец пришел с работы с длинным свертком подмышкой - в толстой
коричневой бумаге, перевязанной желтоватой бечевкой, из которой выбивались
короткие колючие волоски.
Тусклее, чем я надеялся, не такой волшебный - бордовый с зеленым:
темно-зеленые завитушки и кольца на фоне бордового, почти бурого. По краям
бахрома из толстых жестких шнурков. Я мечтал о кроваво-красных, изумрудных,
оранжевых цветах экзотических птиц. Основой была грубая шершавая материя вроде
мешковины; в одном углу я нашел маленькую черную метку, обведенную красным, в
форме буквы "Н" с косой чертой посередине. Я осторожно тренировался на заднем
дворе - невысоко, как велели расплывчатые синие указания на листке
руководства, таком тонком, что я сквозь него видел собственные пальцы. Фокус
был в том, чтобы правильно переносить вес: сидя по-турецки почти посередине
ковра, слегка наклоняешься вперед, чтобы ковер летел прямо, налево - чтобы
повернул налево, направо - направо. Ковер поднимался, если приподнять пальцами
оба края, снижался - если их чуть-чуть опустить. Тормозил и останавливался он,
чувствуя под собою поверхность.
По ночам он лежал у меня в ногах, свернутый трубкой, - в узкой щели в
недрах книжного шкафа вместе со старыми головоломками.
Много дней я довольствовался тем, что скользил туда-сюда по двору,
пролетал под ветвями диких яблонь, протискивался между сиденьем и боковой
лестницей желтых качелей или под нижними краями простыней на веревке,
дрейфовал над клумбой цинний в углу сада, а затем несся над морковью, редиской
и тремя грядками кукурузы, летал туда-сюда над деревянным полом старого
курятника - просто крыша на столбах за гаражом, - а мать с тревогой наблюдала
за мной из окна кухни. Подняться в небо мне хотелось не больше, чем гонять на
велике с холма, скрестив руки на груди. Поро
