Мелвилл Герман - Билли Бадд
БИЛЛИ БАДД, ФОР-МАРСОВЫЙ МАТРОС
ГЕРМАН МЕЛВИЛЛ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Год тысяча семьсот девяносто седьмой – год, когда происходили описываемые
тут события, – относится к периоду, который, как понимает теперь каждый
мыслитель, был ознаменован кризисом христианского мира и по необъятному своему
значению превосходит любую известную нам эпоху. Дух Этого Века в первой же своей
предпосылке потребовал преодоления наследственных зол Старого Мира. Во Франции
это было в некоторой степени достигнуто, хотя и кровавой ценой. Но что далее?
Незамедлительно сама Революция свернула на неправый путь и предстала даже более
тиранической, нежели монархи. При Наполеоне она возносила на престолы
свежеиспеченных королей, и с нее началась та длительная агония войны, последней
судорогой которой было Ватерлоо. И пока шли эти годы, даже мудрейшие из мудрых
вряд ли могли предвидеть, что все описанное приведет к тому, к чему оно, по
мнению некоторых современных мыслителей, и привело – к политическому продвижению
Европы вперед почти по всей линии.
Как намекалось на иных страницах, этот вот Революционный Дух и придал
смелость экипажам линейных кораблей в Спитхеде возмутиться против вошедших в
обычай злоупотреблений, а затем в Hope предъявить неслыханные по дерзости
требования. О том, что они отвергнуты, стало известно, только когда в назидание
стоящему на якоре флоту зачинщики были повешены на реях. Однако Великий Мятеж,
подобно самой Революции (хотя в то время англичане, естественно, считали его
чудовищным), несомненно, послужил одним из первых скрытых толчков, которые
впоследствии привели к весьма важным реформам в английском флоте.
I
В дни, когда еще не появились паровые суда, человек, прогуливавшийся в
любом сколько-нибудь значительном морском порту, куда чаще, чем теперь, мог
встретить там компанию бронзовых от загара матросов в праздничной одежде,
отпущенных на берег с военного или торгового корабля. Порой они шагали по бокам
– а то и вовсе, подобно телохранителям, окружали – какого-нибудь бравого
молодца, такого же простого матроса, но выделяющегося среди них, точно
Альдебаран между прочими, более слабыми светилами своего созвездия. То был
Красавец Матрос времен, менее прозаичных как для военных, так и для торговых
флотов, чем нынешние. Без малейшего тщеславия, но с небрежной простотой
врожденной царственности принимал он дань восхищения своих товарищей. Мне
вспоминается примечательный случай. Однажды в Ливерпуле, тому назад уже с
полвека, я увидел в тени длинной обветшалой стены Принцева дока (с тех пор давно
уже разобранной) некоего матроса с кожей такой черноты, что он, несомненно, был
природным африканцем и в жилах его струилась ничем не разбавленная кровь Хама.
Его отличало безупречное телосложение при редкостном росте. Концы свободно
повязанной на шее пестрой шелковой косынки трепетали на открытой эбеновой груди.
В ушах его болтались большие золотые кольца, а на гордой голове красовалась
шотландская шапка с клетчатой лентой.
Был жаркий июльский полдень, и его блестящее от испарины лицо сияло
дикарским благодушием. Отпуская направо и налево веселые шуточки, сверкая
белейшими зубами, он неторопливо шествовал между своими приятелями. Они же
являли такую смесь племен и оттенков кожи, что Анахарсис Клоотс вполне мог бы
привести их на заседание французского Учредительного собрания как представителей
всего Рода Человеческого. И всякий раз, когда встречный воздавал невольную дань
удивления этой черной башне в человечьем обли
