Маркес Габриэль Гарсиа - Третье Смирение
Габриэль Гарсия Маркес
Третье смирение
Там снова послышался этот шум. Звуки были резкие, отрывистые,
надоедливые, уже узнаваемые; но сейчас они вызывали острое, мучительное
ощущение, - видимо, за эти дни он от них отвык.
Они гулко отдавались в голове - глухие, болезненные. Казалось, череп у
него заполняется сотами. Они вырастали, закручиваясь восходящими спиралями,
и ударяли его изнутри, заставляя вибрировать верхушки позвонков в нервном,
неустойчивом ритме, в каком вибрировало и все тело. Что-то разладилось в
устройстве его крепкого человеческого организма: что-то действовавшее до
того нормальным образом - и теперь стучало у него в голове сухими, жесткими
ударами молотка, чья-то рука, лишенная плоти, как у скелета, ударяла по
черепу, и это заставляло его вспоминать самые горькие в жизни минуты.
Подсознательным движением он сжал кулаки и поднес их к голубовато-фиолетовым
артериям на висках, стараясь раздавить невыносимую боль. Ему хотелось взять
в руки и ощутить ладонями этот шум, который дырявил его сознание острием
алмазной иглы. Мускулы его напряглись, словно у кота, стоило ему только
представить себе, как он преследует его, этот шум, в самых чувствительных
участках воспаленного мозга, попавшего в лапы лихорадки. Вот он уже настиг
его. Нет. Шкура у этого шума скользкая, почти неосязаемая. Но он все-таки
доберется до него благодаря хорошо продуманным приемам и будет долго, до
самого конца, сжимать его изо всех сил своего отчаяния. Он не позволит ему
больше проникать в его слух; пусть он выйдет у него изо рта, через каждую
пору, из глаз, которые вылезут из орбит и ослепнут, следя за тем, как шум
этот выходит из глубин охваченного лихорадкой мрака. Он не позволит, чтобы
тот выдавливал из него осколки кристалликов, сверкающие снежинки на
внутренних стенках черепа. Вот Какой это был шум: нескончаемый, и такой,
будто ребенка ударяли головой о каменную стену. Когда резко ударяют
чем-нибудь о твердую поверхность природных образований. Шум перестанет его
мучить, если окружить его, изолировать. Отрезать и отрезать по куску от его
собственной тени. И схватить. Сжать его, теперь уже наверняка; изо всех сил
швырнуть на пол и яростно топтать до тех пор, пока он уже действительно не
сможет пошевелиться; и тогда скажет, задыхаясь, что он убил шум, который
мучил его, который сводил с ума и который теперь валяется на полу, как самая
обычная вещь, - превратившись в остывшего покойника.
Но ему никак было не сжать виски. Руки стали короткими, словно у
карлика, - маленькие, толстые, жирные руки. Он попробовал встряхнуть
головой. Встряхнул. Шум в голове возник с новой силой, он становился все
более жестким, усиливался и тяжелел от собственной силы. Он был жесткий и
тяжелый. Такой жесткий и такой тяжелый, что, когда настигнешь его и
уничтожишь, будет казаться, что оборвал лепестки свинцового цветка.
Он слышал этот шум с той же настойчивостью и раньше. Например, когда
умер первый раз. Когда - перед тем, как увидеть труп - понял: этот труп -
его собственный. Он осмотрел его и потрогал. Тело оказалось неосязаемым,
неощутимым, несуществующим. Он действительно стал трупом и уже чувствовал,
как его тело, молодое и пораженное болезнью, заполняет смерть. Воздух во
всем доме сгустился, будто пропитался цементом, а внутри этой густоты - там,
где предметы оставались такими же, будто это все еще был обычный воздух, -
внутри был он, заботливо упрятанный в гроб из твердого, но прозрачного
цемента. В тот раз в голове у него
