Майлз Розалин - Глориана (Я, Елизавета, Книга 5)
Розалин МАЙЛЗ
ПЯТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ, КНИГА МОЕЙ ИСТОРИИ
ГЛОРИАНА
Мы разбили Армаду, величайшую силу в истории человечества. Мы, Англия
и я, Елизавета, королева Елизавета.
Я стала живой легендой, на которую дивился весь мир, несравненной
женщиной и непревзойденной королевой. Женщиной по-прежнему уязвимой и даже,
увы, еще более отягощенной плотью. К вечной головной боли из-за политики
прибавилась другая - не так-то просто быть живой богиней.
Мы подпалили испанскому королю бороду, оттаскали его за нос, стащили
штаны, повернули ко всему миру голой задницей и так всыпали, что ему до
конца жизни неуютно было сидеть.
То была великая, могучая, прогремевшая на весь мир победа. Однако надо
было жить дальше. И мне и Англии, сейчас и потом, сей же час.
Сейчас? Невозможно.
Надо.
Итак, в мою жизнь вступил мой новый лорд.
Покуда приходилось отбиваться и от Испании, и от миссионеров из Дуэ,
смирять внутренних врагов, как в восьмидесятых, я еще могла держать
Купидона в узде.
Но теперь...
***
Для него, для моего юного лорда...
Иметь то, чего не купишь ни за какие деньги, свободный доступ ко мне,
в мою опочивальню, возможность нашептывать мне на ухо, близость к трону, за
которую мужчины соперничали всю мою жизнь, а тем паче теперь, на вершине
нашего триумфа, - разве это не лучше, чем владеть золотыми рудниками в
Индии, и разве человеку, достигшему столь заоблачных высот, не следовало
почитать себя небожителем?
Вы не согласны, что мой лорд, взысканный такой благосклонностью, мог
числить себя в сонме земных богов?
Когда я его полюбила, я была уже сказочной королевой, легендой из
прошлого и в то же время стержнем - нет, архитектором нынешнего
миропорядка, королевой былого и грядущего. Едва ли хоть одна живая душа в
Англии помнила время, когда я не сидела на троне.
И еще я была не такая, как прочие женщины, - богатая, властительная,
источающая желания и восторги, терзания и муки на каждом шагу - танцевала
ли я, скакала ли верхом, смеялась ли над житейской дуростью, рыдала от горя
и утрат или улыбалась в глаза возлюбленного.
Так что с того, если мне было чуть за пятьдесят, а ему - несколько
меньше? Чего бы ни отдали другие молодые люди, бесчисленные молодые люди,
за эту безраздельную близость, за прогулки и беседы с глазу на глаз в ту
весеннюю пору нашей любви?
О, любовь моя - теперь можно это сказать, - моя сладкая любовь,
повелитель моей любви...
Когда я вас полюбила, мой лорд, возлюбленный, я была замечательна,
талантлива, величава и прежде всего - обворожительна в своих и в ваших
очах.
А вы? Постепенно вы становились грубее, громогласнее, решительнее -
уже не тот краснеющий мальчик, но горячая голова, необузданный рубака,
из-под вашего бархатного с кружевами камзола рвалась наружу неуправляемая
стихия.
А я? Господи, зачем прикидываться и юлить?
Вы были высоченный, рыжебородый, своенравный и взрывались гневом, чуть
что не по-вашему.
А меня это пугало, сердило, заставляло ежиться - почему бы не
сознаться, что после стольких лет всеобщей шелковой вкрадчивости и атласной
лести это меня возбуждало.
Я не скрывала от себя, что люблю лорда Эссекса, как отец любил мою
мать. И как иной меряет свое достоинство весом тугой мошны, так Генрих
мерил свою любовь дороговизной посланных даров.
Он, как и я, одаривал свою единственную любовь золотыми цепями и
серебряными шнурами, рубиновыми сердцами и ожерельями из изумрудов в цвет
ее зеленым шелкам - он любил, чтоб она одевалась в зеленое, это напоминало
ему о майс
