Лем Станислав - Альтруизин
Станислав Лем
Альтруизин
или правдивое повествование о том, как отшельник Добриций
космос пожелал осчастливить и что из этого вышло
Однажды летом, когда конструктор Трурль занят был подрезанием веток
кибарбариса, который рос у него в саду, увидел он, что к дому его
приближается оборванец, видом своим пробуждавший жалость и ужас. Все члены
этого робота-горемыки перевязаны были веревками, недостающие сочленения
заменены прогоревшими печными трубами, вместо головы имел он горшок -
старый, дырявый, в коем мышление его, заедая, дребезжало и искрилось, шея
была укреплена кое-как железкой из садовой ограды, в открытом животе
болтались коптящие катодные лампы, которые этот несчастный придерживал
свободной рукой, а другой неустанно подкручивал развинченные свои винтики;
когда же, ковыляя, вошел он в калитку Трурлева дома, сгорели у него четыре
предохранителя сразу и начал он, в клубах дыма и чаду шипящей изоляции,
рассыпаться прямо на глазах у конструктора. Тот же, преисполненный
жалости, схватил немедля отвертку, плоскогубцы, просмоленную обмотку и
поспешил на помощь к скитальцу, причем оный многократно лишался чувств,
нестерпимо скрежеща шестеренками по причине общей десинхронизации; однако
ж удалось-таки Трурлю привести его более-менее в чувство; уже
перевязанного, усадил он его в гостевом покое, и, пока бедняга жадно
подпитывался от батареи, Трурль, не в силах долее сдержать любопытства,
принялся выспрашивать, что довело его до столь ужасающего состояния?
- Милостивец мой, - ответствовал незнакомец, все еще подрагивая
магнитами, - зовусь я Добриций; я пустынник-отшельник, вернее, был
таковым; провел я в пустыне шестьдесят и семь лет в размышлениях
благочестивых. Но как-то утром одолело меня сомнение, правильно ли я
поступаю, удалившись от мира? Смогут ли все мои бездонные размышленья и
вся пытливость моя духовная удержать хоть одну заклепку от выпадения? Не
есть ли первейший мой долг нести помощь ближним, а о собственном спасении
мыслить во вторую лишь очередь? Ужели...
- Ладно, ладно, пустынник, - остановил его Трурль. - Состояние твоего
духа в то утро мне, в общем-то, ясно. Рассказывай, что было дальше.
- Отправился я на Фотуру, где свел случайно знакомство со знаменитым
конструктором по имени Клапауций.
- Ах, может ли это быть? - воскликнул Трурль.
- Что ты сказал, господин мой?
- Так, ничего! Продолжай.
- То есть познакомился я с ним не вдруг; он был большой вельможа, ехал
в автокарете, с коей мог толковать, как я с тобою; и вот, когда я,
непривычный к городскому движению, замешкался посреди улицы, карета сия
изобидела меня весьма непристойным словом, и я мимо воли огрел ее посохом
по фонарю; тут она взъярилась уже не на шутку, однако ж седок усмирил ее,
а меня пригласил внутрь. И рассказал я ему, кто я, и почему покинул
пустыню, и что не знаю я, как должно мне теперь поступать; он же намерение
мое похвалил и представился сам, а после пространно рассказывал о трудах
своих и творениях; под конец же поведал мне претрогательную историю
Хлориана Теоретия, двухименного Ляпостола, достославного мыслянта и
мудролюба, коего печальной кончины он сам был свидетелем. Изо всего, что
сказывал он о "Писаниях" сего Великого Робота, особливо запала мне в душу
история об энэсэрцах. Случалось ли тебе, милостивец, слышать о сих
созданиях?
- Разумеется. Речь идет о единственных в Космосе существах, достигших
Наивысшей Ступени Развития, не так ли?
- В точности так, господин мой, познания твои преизрядны!
