Библиотека в кармане -зарубежные авторы

         

Констан Бенжамен - Адольф


Бенжамен Констан
Адольф
Перевод Е. АНДРЕЕВОЙ.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ
Не без некоторого колебания согласился я на переиздание этой маленькой
книги, выпущенной десять лет назад. Если бы я не был почти убежден в том,
что это сочинение хотели подделать в Бельгии, подобно большинству
распространяемых в Германии и ввозимых во Францию подделок, исказив его
добавлениями и вставками, в которых я не принимал участия, то я бы никогда
не стал заниматься этой повестью. Она написана с единственной мыслью -
убедить двух-трех друзей, собравшихся в деревне, в возможности создать
интересный роман, в котором было бы только два лица, находящихся все время в
той же ситуации.
Но коль скоро я занялся этой работой, я захотел развить несколько
других мыслей, пришедших мне в голову и показавшихся мне не бесполезными. Я
пожелал изобразить то зло, которое испытывают даже жестокие сердца, когда
они причиняют страдания, и то заблуждение, которое заставляет их считать
себя или более легкомысленными, или более испорченными, чем это есть на
деле. На известном отдалении причиняемое нами страдание кажется смутным и
неясным, подобно облаку, через которое легко пройти; чувствуешь поддержку в
одобрении лицемерного общества, заменяющего принципы правилами и душевные
побуждения - приличиями, ненавидящего скандал, как нечто надоедливое, но не
безнравственное, потому что общество довольно охотно мирится с пороком,
которому не сопутствует скандал. Думают, что связи, в которые вступают
необдуманно, рвутся без труда. Но когда мы видим тоску, рождаемую порванной
связью, это горестное изумление обманутой души, это недоверие, сменяющее
прежнее доверие, столь полное, - недоверие, которое, будучи вынуждено
обратиться против единственного в мире существа, обращается теперь на весь
мир, это отвергнутое уважение, не находящее больше себе места, - тогда мы
чувствуем, что есть нечто священное в сердце, которое страдает от того, что
любит; мы открываем, как глубоки корни привязанности, которую мы внушали, и,
казалось, не разделяли; и если мы преодолеем в себе эту, так называемую,
слабость, то этим только разрушим все, что в нас есть великодушного,
пожертвуем всем, что в нас есть благородного и доброго. Мы выходим из этой
победы, с которой нас поздравляют равнодушные люди и друзья, умертвив часть
собственной души, оттолкнув симпатию, злоупотребив слабостью, избрав ее
поводом для жестокости; и, уничтожив лучшее своей натуры, мы продолжаем
жить, устыженные или развращенные этим печальным успехом.
Такова картина, которую я хотел нарисовать в "Адольфе". Не знаю,
удалось ли мне это; но, по-видимому, в моей повести есть известная доля
правды, потому что почти все те мои читатели, которых я встречал, говорили
мне о себе, как о людях, бывших в положении моего героя. Правда, в их
огорчении от причиненных ими страданий проглядывало какое-то удовлетворенное
тщеславие; им нравилось изображать себя, подобно Адольфу, преследуемыми
упорными привязанностями, которые они внушали, и жертвами огромной любви,
вызванной ими. Я думаю, что в большинстве случаев они клеветали на себя и
что если бы их не мучило самодовольство, то и совесть их была бы спокойна.
Но, как бы то ни было, все, что касается "Адольфа", стало для меня
весьма безразличным. Я не придаю никакой цены этому роману и повторяю, что
моим единственным намерением было, - переиздавая его для публики, которая,
по всей вероятности, забыла его, если и вообще когда-нибудь знала, -
об'явить, что всяк





Содержание раздела