Киплинг Редьярд - Три Солдата
РЕДЬЯРД ДЖОЗЕФ КИПЛИНГ
ТРИ СОЛДАТА
Deux ex machina
Ударь мужчину, помоги женщине, и вряд ли ты поступишь несправедливо.
Одно из многих изречений рядового Мельванея
«Невыразимые» давали бал. Они взяли у артиллеристов семифунтовик, увили его лаврами, натёрли пол для танцев, так что он стал гладким, как лёд, приготовили такой ужин, какого никто никогда не едал, и у дверей комнаты поставили двух часовых, поручив им держать подносы с программами.
Мой друг, рядовой Мельваней, был одним из этих часовых, так как он принадлежал к числу самых рослых малых в полку. В разгаре танцев часовых освободили, и Мельваней пошёл помогать сержанту, который заведовал ужином. Не знаю, сержант ли отдал, или Мельваней взял, одно верно: во время ужина я увидел, что на крыше моей кареты сидят Мельваней и рядовой Орзирис с большим куском окорока, с караваем хлеба и с половиной страсбургского пирога, а также с двумя бутылками шампанского. Поднимаясь на карету, я услыхал, как Мельваней говорил:
— Ещё хорошо, что танцы бывают реже, чем дежурства, не то, честное слово, Орзирис, сынок мой, я не был бы, как говорится, лучшей жемчужиной в короне полка, напротив, осрамил бы его.
— Передай ка мне любимое зелье полковника, — сказал Орзирис. — Но почему ты клянёшь свою порцию? Это пенистое пойло — недурная штука.
— Ах ты, невежественный дикарь: пойло! Шампанское мы пьём, пойми — шампанское! И я совсем не против него. Вся беда в истории с маленькими кусочками чёрной кожи.
Знаю, что из за них я к утру буду совсем болен. И что это такое?
— Гусиная печёнка, — сказал я, поднимаясь на крышу кареты. Я знал, что сидеть с Мельванеем интереснее, чем танцевать.
— Гусиная печёнка? Вот что! — сказал Мельваней. — Право, я думаю, следовало бы вырезать печёнку из сержанта Меллинса. В жаркие дни и холодные ночи у него уйма печёнки.
Целые бочки! И он говорит: «Сегодня я весь печёнка», — и посылает меня на десять дней в карцер за самый крошечный стаканчик, который когда либо вливал в себя хороший солдат.
— Мельванея взяли под арест, когда он вздумал купаться во рву форта, — пояснил мне Орзирис. — Он находил, что, на взгляд всякого богобоязненного человека, в барракских бочонках для воды слишком много пива. Ещё тебе повезло, Мельваней, ты легко отделался.
— Ты находишь? А мне сдаётся, что со мной поступили жестоко в сравнении с тем, что я делал прежде, в те дни, когда мои глаза видели яснее, чем теперь. Боже ты мой, сержант пришпилил меня!
Это меня то, который спас репутацию человека получше его. Он поступил гнусно, и это доказательство власти зла.
— Бросьте толки о власти зла, — сказал я. — Чью репутацию вы спасли?
— Можно пожалеть, что не свою собственную, но я вечно хлопотал о других больше, чем о себе. И всегда я был такой, всегда совал нос в чужие дела. Ну, слушайте. — Он устроился поудобнее. — Я вам расскажу.
Понятно, без настоящих фамилий, так как в дело была замешана офицерская леди; не скажу я вам также, где произошло дело; место может выдать человека.
— Ладно, — лениво протянул Орзирис, — видимо, будет запутанная история.
— Во времена оны, как говорится в книжках, я был рекрутом.
— Да неужели? — насмешливо сказал Орзирис. — Это удивительно!
— Орзирис, — произнёс Мельваней, — попробуй ещё раз открыть рот… и я, извините, сэр, я схвачу тебя за штаны и швырну!
— Хорошо, молчок! — ответил Орзирис. — Так что же случилось, когда ты был новобранцем?
— Я служил лучше, чем ты, но не в том дело. Скоро я возмужал, ах, каким же молодцом был я пятнадцать лет тому назад! Меня звал
