Киплинг Редьярд - Белый Котик
Редьярд Киплинг
БЕЛЫЙ КОТИК
Усни мой сыночек: так сладко качаться
Ночною порою в ложбинке волны!
А месяц все светит, а волны все мчатся,
И снятся и снятся блаженные сны.
Пучина морская тебя укачает,
Под песню прибоя ты ночку проспишь;
Ни рифы ни мели в такой колыбели
Тебе не опасны - усни мои малыш!
Котикова колыбельная
Все, о чем я сейчас расскажу, случилось несколько лет назад в бухте под
названием Нововосточная, на северо-восточной оконечности острова Святого
Павла, что лежит далеко-далеко в Беринговом море. Историю эту мне поведал
Лиммершин - зимний королек, которого прибило ветром к снастям парохода,
шедшего в Японию. Я взял королька к себе в каюту, обогрел и кормил до тех
пор, покуда он не набрался сил, чтобы долететь до своего родного острова -
того самого острова Святого Павла. Лиммершин - престранная птичка, но на
его слова можно положиться.
В бухту Нововосточную не заходят без надобности, а из всех обитателей
моря постоянную надобность в ней испытывают одни только котики. В летние
месяцы сотни тысяч котиков приплывают к острову из холодного серого моря -
и немудрено: ведь берег, окаймляющий бухту, как нарочно придуман для котиков
и не сравнится ни с каким другим местом в мире.
Старый Секач хорошо это знал, каждый год, где бы его ни застала весна,
он на всех парах - ни дать ни взять торпедный катер - устремлялся к
Нововосточной и целый месяц проводил в сражениях, отвоевывая у соседей
удобное местечко для своего семейства - на прибрежных скалах, поближе к
воде. Секач был огромный серый самец пятнадцати лет от роду, плечи его
покрывала густая грива, а зубы были как собачьи клыки - длинные и
острые-преострые. Когда он опирался на передние ласты, его туловище
поднималось над землей на добрых четыре фута, а весу в нем - если бы
кто-нибудь отважился его взвесить - наверняка оказалось бы фунтов семьсот,
не меньше. С головы до хвоста он был разукрашен рубцами - отметинами былых
боев, но в любую минуту готов был ввязаться в новую драку. Он даже выработал
особую боевую тактику: сперва наклонял голову набок, словно не решаясь
взглянуть в глаза противнику, а потом с быстротой молнии вцеплялся мертвой
хваткой ему в загривок - и тогда уж его соперник мог рассчитывать только на
себя, если хотел спасти свою шкуру.
Однако побежденного Секач никогда не преследовал, ибо это
строго-настрого запрещалось Береговыми Законами. Ему нужно было
всего-навсего закрепить за собой добытую в боях территорию, но поскольку с
приближением лета тем же занимались еще тысяч сорок, а то и пятьдесят его
родичей, то рев, рык, вой и гул на берегу стояли просто ужасающие.
С небольшого холма, который зовется сопкой Гутчинсона, открывался вид
на береговую полосу длиною в три с половиной мили, сплошь усеянную
дерущимися котиками, а в пене прибоя мелькали там и сям головы
новоприбывших, которые спешили выбраться на сушу и принять посильное участие
в побоище. Они бились в волнах, они бились в песке, они бились на обточенных
морем базальтовых скалах, потому что были так же твердолобы и неуступчивы,
как люди. Самки не появлялись на острове раньше конца мая или начала июня,
опасаясь, как бы их в пылу сражения не разорвали на куски, а молодые двух-,
трех- и четырехлетние котики - те, что еще не обзавелись семьями, -
торопились пробраться сквозь ряды бойцов подальше в глубь острова и там
резвились на песчаных дюнах, не оставляя после себя ни травинки. Такие
котики звались холостяками, и собиралось их ежегодно в одной только
