Каттнер Генри - 'хотя Держит Нос Налево'
Генри Каттнер
"Хотя держит нос налево"
Чтобы сделать эту историю правдоподобнее, следовало бы написать ее
по-немецки. Но германоязычный мир и так испытывает немалые трудности из-за
того, "что держит нос налево".
Разумеется, это метафора. Так безопаснее. Вполне вероятно, что
Резерфорд, деливший свои интересы поровну между семантикой и Бэйсин-стрит,
сумел бы -- не дай бог! -- создать английский вариант того, о чем идет речь.
Считалка, о которой рассказывает эта история, из-за reductio ad
absurdum[1] ритма и смысла теряет в переводе всякое значение. Это
то же самое, что перевести на немецкий "Бармаглота".
В считалке, которую Резерфорд написал по-немецки, нет ни слова о
леваках, но, поскольку оригинал по вполне понятной причине не приводится, я
заменю его возможно более точным английским эквивалентом. Английской версии
недостает того безжалостного совершенства, ради которого Резерфорд работал
месяцами, но в общих чертах вам станет ясно, в чем дело.
Начнем, пожалуй, с того вечера, когда Резерфорд швырнул в сына
ботинком. У него была причина. Резерфорд заведовал кафедрой семантики в
университете и как раз пытался одновременно проверять письменные работы и
бороться с похмельем. Физическая слабость закрыла ему дорогу в армию, о чем
он сейчас немало жалея, спрашивая сам себя, не стоит ли принять еще пару
таблеток тиамина и при этом испытывая особо сильный приступ ненависти к
студентам. Их работы никуда не годились, а от большинства за километр
воняло. Резерфорд был известен почти набожной любовью к слову и не выносил,
когда кто-то этим словом помыкал. Как говаривал Шалтай-Болтай: "Кому быть
хозяином".
Студенты редко бывали хозяевами языка, однако работа Джерри О'Брайена
была хороша, и Резерфорд внимательно прочел ее с карандашом в руке. Ему не
мешало радио из гостиной, дверь туда была закрыта. Но вдруг радио умолкло.
-- Эй! -- тринадцатилетний сын Резерфорда просунул в дверь взъерошенную
голову. На кончике носа у него виднелся чернильный потек. -- Эй, папа! Я все
сделал. Можно мне погулять?
-- Слишком поздно, -- заявил Резерфорд, взглянув на часы. -- Очень
жаль, но завтра у тебя уроки с самого утра.
-- Nom d'une plume[2], -- буркнул Билл. Совсем недавно он
начал открывать для себя французский язык.
-- Брысь отсюда! У меня срочная работа. Иди, послушай радио.
-- Там сегодня такая чушь! Ну ладно... -- Билл исчез, оставив дверь
приоткрытой. Из соседней комнаты до Резерфорда донесся его приглушенный
голос, и он вернулся к работе.
Внезапно он понял, что Билл снова и снова повторяет монотонный
ритмичный набор слов. Автоматически он начал прислушиваться, желая уловить
значение, и это ему удалось, хотя сами слова оказались бессмысленными --
типичная детская считалка:
-- Эн-ду-лайк-файк...
Резерфорд понял, что слышит это уже довольно долго, этот глупый стишок,
заканчивающийся сакраментальным "и-мо-ле-бакс!" Такие глупости иногда цепко
привязываются к человеку.
-- Эн-ду, -- монотонно напевал Билл. Резерфорд встал и закрыл дверь.
Это помогло, но немного. Ритмичный напев доносился до него ровно настолько
громко, чтобы заставить мозг работать в том же ритме. Эн-ду-лайк-файк... а,
чтоб тебя!
Вскоре Резерфорд поймал себя на том, что шевелит губами и, гневно
бормоча, двигает бумаги по столу взад-вперед. Он просто устал, вот и все, а
проверка письменных работ требует сосредоточенности. Услышав звонок в дверь,
он немало обрадовался.
Пришел Джерри О'Брайен, образцовый студент. Джерри был высоким худым
брюнет
