Дюма Александр - Парижане И Провинциалы
АЛЕКСАНДР ДЮМА
ПАРИЖАНЕ И ПРОВИНЦИАЛЫ
I. МАГАЗИН «КОРОЛЕВА ЦВЕТОВ И ЦВЕТОК КОРОЛЕВ»
Старый Париж уходит от нас!
Признаемся, что мы скорбим всей душой не столько об его исчезающей живописности, сколько о невозвратно утраченной истории.
Разумеется, мы с удовольствием любовались этими домами с выступающими и остроконечными крышами, с фасадами, которые смотрели на прохожих, как бы говоря нашим предкам, что здешние домовладельцы — важные особы; этими зданиями, потемневшими от времени, с нарисованным или высеченным на углу изображением Мадонны, которое представало вечерами в дрожащем свете фонаря; этими окнами, узкими, как бойницы, но полными подлинного очарования своей вытянутой, удлиненной формой и увенчанными стрельчатым трилистником; этими резными деревянными фризами — скромными парфенонами каких то безвестных Фидиев, — дающими представление о наивном и исполненном религиозного духа искусстве средневековья; этими узкими улочками с их контрастом света и тени — излюбленным сюжетом живописцев; этими застывшими, словно подлинные вехи крепостной стены Карла VI, башенками с черновато серыми остроконечными крышами, украшенными флюгерами. Но в особый восторг в этом старом Париже, разрушение которого мы оплакиваем, приводят нас памятники, еще целые или уже ставшие развалинами, красноречивые свидетели важнейших событий нашей истории: это стены дворца Сен Поль, отбрасывавшие свою тень на лоб мудрого короля Карла V; это образ Богоматери, у подножия которого, на улице Барбетт, оборвалась эта почти кровосмесительная и все же такая поэтичная любовная связь герцога Орлеанского, прославившаяся в веках скорее благодаря его супруге Валентине, чем его любовнице Изабелле; это Венсенский замок, где добрый король Людовик IX читал молитвы, а г н де Бофор вешал раков в знак своей ненависти к знаменитому плуту Мазарино Мазарини; это замок Тампль, где кровавым потом истекала королевская власть; это тюрьма Аббатства, откуда вышли жертвы 2 и 3 сентября; наконец, все эти остатки других эпох, кажущиеся вехами истории: с их помощью летописец восстанавливает прошлое, историк описывает настоящее, а философ справляется о будущем.
Напрасные сожаления! Как мы уже сказали в первой строке этой главы, старый Париж уходит от нас.
Все исчезает, рушится под кирками рабочих: и достопамятные следы прошедших веков; и эти старые улицы со странными названиями, часто весьма циничными, а порой просто неприличными; узкие и грязные улочки, обладавшие, несмотря на эти два неудобства, достоинством контраста и, благодаря непрекращающейся суете их многочисленных обитателей, выглядевшие на фоне праздной, беспечной и роскошной жизни города беспокойным, вечно озабоченным улеем, исполняющим нравственное предназначение жизни — необходимость постоянно трудиться. Все это превращается как по мановению волшебника, вышедшего из мастерской классической архитектуры, в огромные, широкие, тщательно вылизанные проспекты, которым, несмотря на восхищение парижских буржуа, с гордостью взирающих на них, вполне можно поставить в упрек монотонное однообразие их великолепия. Очаровательные лавочки и мастерские, с детства привычные нашему взгляду, мало помалу исчезают, не поведав нам, что стало с их скромными обитателями, как исчезли те балаганные подмостки на бульваре Тампль, где жители предместий изумлялись шутовским выходкам Бобеша и Галимафре, в то время как провинциал застывал на месте от восторга, увидев в приоткрытую дверь, охраняемую служащим Курция, добродетельную Сусанну, одеяние которой состояло ли
