Джин Нодар - Повесть О Смерти И Суете
Нодар Джин
Повесть о смерти и суете
1. Если бы бог не сотворил мира
Если бы бог не сотворил мира, ничего дурного в этом не было бы. Был бы
он себе, этот мир, как был. Несотворённый.
Так же и с Америкой. Но в отличие от остального мира, она бы ещё
осталась неоткрытой. И ничего неприемлемого в этом опять же нету, ибо
уникальность этой некогда открытой земли заключается как раз в том, что она
ничем не отличается от неоткрытого мира. Того, который существует со дня его
сотворения.
И всё-таки именно в Америке - в отличие от остального, неоткрытого,
мира - всё на свете становится очень понятно. Хорошо это или нет - дело
вкуса. Мне самому, например, то нравится это, то - наоборот. Противно.
Как в оперном театре, где я был лишь дважды. В первый раз пели на
незнакомом мне языке. Неизвестно о чём. Пели как раз приятно, но
непонятность переживаний распевшихся на помосте людей саднила мне душу. Не
позволила даже испытать вместе с героями обретённое ими - к концу действия -
счастье. Я не понял в чём оно состояло. Во второй раз, однако, солисты пели
на моём языке. И всё было понятно. И пели не хуже. Но они стали мне вдруг
очень противны.
В оперу я, разумеется, уже никогда не пойду. В Америку же приходится
пока возвращаться каждый раз после того, как уезжаю оттуда в остальной мир.
Но теперь уже, после начального прибытия на эту землю, где всё сразу же
стало до отвращения понятно, - теперь уже я ощущаю себя как ощутил бы себя
очкарик, с которым вышла беда: внезапно - пока он шёл по главной улице -
вышел срок рецепта на окуляры.
И вот теперь уже даже самые начальные образы и впечатления
представляются мне размытыми в их значении.
2. Стремление понять действительность мешает её принять
Похороны Нателы Элигуловой были первые в нью-йоркской общине грузинских
беженцев. Похороны состоялись на следующий день после другого памятного
события - трансляции расстрела из Вашингтона. Эту передачу я смотрел вместе
с раввином Залманом Ботерашвили в комнате, которую мне, как председателю
общины, выделили в здании грузинской синагоги в Квинсе.
В Петхаине, древнейшем еврейском квартале Тбилиси, Залман служил
старостой при ашкеназийской синагоге, и потому петхаинцы воспринимали его в
качестве прогрессиста - что до эмиграции вменялось ему в порок.
Грузинские иудеи считали себя совершенно особым племенем, которое
доброю волей судьбы обособилось как от восточных евреев, сефардов, так и от
западных, ашкеназов. К последним они относились с чрезвычайным недоверием,
обвиняя их в утрате трёх главных достоинств души - "байшоним" (стыдливости),
"рахманим" (сострадания), и "гомлэ-хасодим" (щедрости). Эту порчу они
приписывали малодушию, которое ашкеназы выказывали перед уродливым лицом
прогресса.
В Тбилиси петхаинцы называли Залмана перебежчиком, потому что, будучи
грузинским иудеем, он мыслил как ашкеназ. Посчитав, однако, что утрата
душевных достоинств является в Америке необходимым условием выживания,
петхаинцы решились уступить ходу времени в менее опасной форме -
реабилитацией Залмана.
По той же причине они выбрали председателем и меня. Моя обязанность
сводилась к тому, чтобы разгонять у них недоумения относительно Америки.
Добивался я этого просто: наказывал им не удивляться странному и считать его
естественным, поскольку стремление понять действительность мешает её
принять.
Содержание моих бесед с земляками я записывал в тетрадь, которую
запирал потом в сейф, словно хотел оградить людей от доказательств
абсурдности всяко
