Дейтон Лен - Гарри Палмер 3
ЛЕН ДЕЙТОН
"ГАРРИ ПАЛМЕР"
БЕРЛИНСКИЕ ПОХОРОНЫ
Глава 1
Игроки ходят поочередно, сначала один, потом другой.
Лондон, суббота, 5 октября
Был один из тех неестественно жарких дней, которые принято называть бабьим летом. В Байна-парк на юго-западе Лондона заходить было не ко времени, да и времени не было.
К увитому плющом забору, огораживающему дом, который я искал, был прикреплен кусочек картона. На нем большими печатными буквами было написано: "Потерялся сиамский кот. Откликается на кличку Конфуций".
Интересно, как он откликается? Я поднялся на крыльцо, где солнышко грело пинту жирного молока и йогурт бананового цвета. За бутылками торчал экземпляр "Дейли мейл", в котором я разглядел заголовок "Новый берлинский кризис?".
Кнопок на дверном косяке было что жемчужин на шляпе короля, но только под одной из них помещалась медная табличка "Джеймс Дж. Хэллам, чл. Кор. общ. лит."; именно на нее я и нажал.
— Вы Конфуция не видели?
— Нет, — ответил я.
— Он потерялся только вчера вечером.
— Надо же, — сказал я, — изображая искреннее сочувствие.
— Окно в спальне неплотно закрывается, — сказал Хэллам. Это был смуглолицый хорошо сохранившийся человек сорока пяти лет. Темно-серый фланелевый костюм сидел на нем мешковато.
В петлице он, словно ленту Почетного легиона, носил три аккуратно отрезанных дольки яичного желтка. — Вас наверняка Доулиш прислал, — сказал он.
Он сделал знак белой рукой, я прошел в прохладную выложенную камнем прихожую, закрыв за мной дверь, он сказал:
— Вы не дадите мне шиллинг — газ в любой момент может кончиться.
Я дал ему шиллинг, и он умчался с ним куда-то.
Комната Хэллама была настолько опрятной, насколько может быть опрятной тесно заставленная комната. Столом ему служила раковина, буфетом — кровать, под ногами у меня свистел на газовой горелке побитый чайник.
Над головой большими кругами с жужжанием летали мухи, время от времени они устремлялись к окну и бились в него, семеня лапками. За окном виднелся кусок серой кирпичной стены; на нем отпечатались два правильных прямоугольника солнечного света.
Я поднял три долгоиграющих пластинки Бартока и сел на колченогий стул. Хэллам открыл кран с водой над невидимой раковиной, раздался звук, похожий на пыхтенье компрессора.
Он сполоснул чашки и вытер их полотенцем, на котором была нарисована смена караула в Букингемском дворце. Послышалось легкое дребезжание — он поставил чашки на блюдца.
— Можете ничего мне не говорить. Вы пришли по делу Семицы, — сказал он, глядя на газовый счетчик и наливая кипяток в чашки с чаем "дарджилинг". — Вы любите "дарджилинг"?
— Люблю, — сказал я. — А вот что я не очень понимаю, так это почему вы так просто обращаетесь с подобными именами. Вам приходилось слышать про Закон о государственной тайне?
— Дорогой мой, мне этот закон дважды в год на проверку присылают, я старый дока. — Он положил на стол полдюжины завернутых в бумажки кусков сахара и сказал как отрезал: — "Дарджилинг" с молоком не пьют. — Он отхлебнул свой несладкий чай из чашки мейсенского фарфора; на моей чашке красовалась надпись, сделанная коричневыми буквами: "Британские железные дороги".
— Значит, вы и есть тот человек, который собирается склонить Семицу бросить московскую Академию наук и убежать на Запад. Нет, нет, молчите. Я сам все скажу. В последнее десятилетие немало советских ученых убежало на Запад.
Вы не спрашивали себя, почему? — Я развернул кусочек сахара, на бумажке маленькими голубыми буквами было написано: торговый дом "Лайонс". — Этот тип Семица. Академик. Н
